Дочь Рейха - Луиза Фейн

По крайней мере, он спасен, мой замечательный Вальтер, мой красавец с ласковым взглядом и добрым сердцем. Раны на его теле заживут, волосы вырастут, и даже пальцы, даст бог, восстановятся. Но его больше никогда не будет рядом, и боль от этой потери становится тем острее, чем дальше, пыхтя, увозит его поезд. Ощущение такое, будто в купе рядом с Вальтером сидит сейчас моя надежда. Она поедет с ним в Мюнхен, оттуда через границу в Цюрих, потом в Англию, где останется рядом с ним, пока он будет устраивать свою новую жизнь.

С Анной.

До сих пор я не позволяла себе думать об этом. Спасти Вальтера – вот что было главным. Но теперь, стоя на опустевшей платформе, я рисую себе картины его будущего. Вот он бежит ей навстречу. Вот они смотрят друг другу в глаза, улыбаются. Держатся за руки. Смеются общим шуткам. Ложатся в одну постель. Я вижу его руки на ее теле, когда он делает с ней то же, что делал со мной. Вижу, как они вместе смеются под дождем (в Лондоне ведь всегда идет дождь); как, сдвинув головы, шепчутся перед витриной магазина, делая покупки на свадьбу.

Внезапно меня охватывает ненависть к этой Анне. Женщине, которая украла мое будущее.

Повернувшись к опустевшей платформе спиной, я иду домой пешком. Утро сырое, промозглое. Я думаю о заключенных Бухенвальда, о тех, кто мерзнет сейчас на продуваемом всеми ветрами склоне горы Эттерсберг и, возможно, в эту самую минуту стоит с затекшими ногами на лагерном дворе или сидит на земле, в грязи и экскрементах. Моим рукам в карманах подбитого мехом пальто тепло, как в печке, и мне вдруг становится стыдно. Вальтер провел там всего несколько дней, а что с ним стало? Каково же тем, кто остался? И что я могу сделать для них? Власти, правительство, полиция, закон… все на стороне мучителей. Мой мозг судорожно ищет выход – разослать иностранным правительствам анонимные письма с просьбой о помощи; броситься в ноги отцу или его дружкам, молить их о пощаде; организовать марш протеста и повести его к штаб-квартире партии. Все бесполезно. Что бы я ни делала, все это приведет лишь к тому, что я сама окажусь в лагере. В общем, пользы от меня никакой.

Придя домой, я говорю маме, что мне стало плохо по дороге в школу и я повернула обратно. Учеба давно потеряла для меня всякую ценность. Мама гладит меня по голове и предлагает прилечь. Я ухожу к себе, достаю из тайника дневник и, устроившись в оконной нише, куда ко мне сразу прибегает Куши, начинаю писать.

До отъезда я дала тебе обещание. Я не забыла его и не забуду, но уже понимаю, что сдержать его не смогу. Я обещала сделать все возможное, чтобы вытащить из лагеря твоих родных. Тебя нет всего несколько часов, а я уже сознаюсь, что предала тебя. Я ничем не могу им помочь. Отец меня ненавидит. Он никогда не простит меня за то, что я вынудила его помогать тебе. Так что больше он ради меня пальцем о палец не ударит, а если я снова попробую его запугать, сошлет меня в Лебенсборн, рожать детей для фюрера. Что может сделать одна слабая девушка, у которой нет никакой власти? Я слышала, сейчас из лагерей потихоньку выпускают. Может, твоим тоже повезет и они вернутся? Твоей бабушке, маме и кузенам мне тоже помочь особо нечем, разве только обратиться к герру Беккеру. Может быть, он что-нибудь придумает? Я вспоминаю ранние дни Рейха, сколько тогда было надежд и радостного ожидания, что вот-вот наступит что-то очень хорошее, и до чего же мы дошли всего через несколько лет. Никто тогда и не подозревал, какое чудовище мы выпускаем на волю. А оно росло, набиралось сил и превратилось в то, с чем мы сами уже не можем справиться. Дело в том, что и я не та, за кого ты меня принимаешь. И даже не та, кем я сама себя считала до сих пор. Оказалось, что я просто обычная девушка. И ничего великого мне не суждено. Я – это просто я, и значу я куда меньше, чем мне всегда казалось.

За окном морозный день, Эрна приходит меня навестить.

– Как дела? – спрашивает она, пристально глядя на меня.

– Да так… – Я пожимаю плечами.

Эрна улыбается:

– У меня кое-что для тебя есть.

Мое сердце начинает биться быстрее, когда она вытаскивает из кармана конверт.

– Это…

– Да.

Конверт переходит в мои руки.

– Спасибо тебе, – шепчу я и быстро сую его в карман юбки.

– Заходи ко мне как-нибудь на днях, – говорит она, застегивая пальто. – Тебе надо чаще выходить из дому.

Я спускаюсь на кухню, беру Куши, надеваю теплое пальто и отправляюсь к садовым участкам у реки, всю дорогу ощупывая письмо в кармане. Почему-то мне кажется, что читать его нужно именно там, у реки, где все началось. Присаживаюсь на берегу – жухлая трава покрыта инеем, – вынимаю конверт, расправляю его, разглаживаю обеими руками. На нем адрес Эрны, выведенный аккуратным почерком Вальтера. Сердце подпрыгивает у меня в груди и начинается колотиться так сильно, как будто в руках у меня не письмо, а сам Вальтер. Я долго смотрю на конверт, прежде чем решаюсь наконец его вскрыть.

Моя дорогая Хетти!

Ну, вот я и на месте. Прибыл, так сказать. В безопасности – и это, наверное, хорошо. Но радости нет. Я онемел и застыл, точно выпотрошенная и замороженная рыба. Конечно, мне страшно не хватает родителей, а еще в моем сердце зияет огромная дыра в форме Хетти, и я сомневаюсь, что она когда-нибудь затянется.

Жизнь здесь совсем другая, и это еще мягко говоря. Как тебе известно, по-английски я знаю всего несколько слов. Так что учиться приходится «с колес» – настоящее крещение огнем. Анна и ее родные говорят только по-английски, даже дома. Они так хотят поскорее стать англичанами, что совершенно вытравили из своей жизни все немецкое. Однако они очень добры и приветливы со мной. Первое, что сделал ее отец, когда я приехал, – осмотрел мою руку. Понадобилась операция, которую он провел. Мизинец пришлось ампутировать, зато другие два пальца, хотя и искривленные, удалось сохранить. Так что хожу я по-прежнему с повязкой. Позже придется учиться справляться четырьмя пальцами вместо пяти. Но это ничего, могло быть и хуже.

Я уже слышу твой вопрос: как ты живешь? Рассказываю: мы живем в маленьком городке к югу от Лондона. Люди здесь одеваются очень непривычно – свободно, даже, я бы сказал, фривольно, чего я никак не ожидал от англичан. Да и манеры у них совсем другие. Мне, например, приходится контролировать себя, чтобы не щелкать каблуками, здороваясь или прощаясь с кем-то, и не держать спину чересчур прямо. Англичане более склонны к прикосновениям, чем мы: то и дело похлопывают друг друга по плечу, жмут руки, а уж улыбаются и кивают и по поводу, и без. Надеюсь, что я скоро ко всему этому привыкну и сам стану делать так же. В целом они очень любезны; немного подозрительны, пожалуй, но тут я не могу судить с уверенностью из-за плохого знания языка. Так что я намерен учиться быстро и много. Вообще, конечно, все здесь так ново, что совершенно сбивает с толку. Я стараюсь изо всех сил, но в иные дни меня охватывает отчаяние: я сам кажусь себе маленьким ребенком, который заблудился в болоте из патоки. Но я стараюсь сохранять бодрость. Мне помогают мысли о тебе.