Хватай Иловайского! - Андрей Белянин

Не для меня-a придёт весна… —

глухим голосом начал Прохор, но я остановил его. Не это. Другая нужна песня. О другом. Потому что…

На горе стоял казак,

Он богу молился, —

как можно громче завёл я, —

За свободу, за народ

Низко поклонился…

Наш батька-атаман выпрямил спину, его глаза заблестели памятью лихих казачьих походов за кавказский Терек.

А ещё просил казак

Правды для народа.

Будет правда на земле,

Будет и свобода-а…

— Плохой ты певец, Иловайский, — презрительно сплюнула наземь рыжая ведьма. — Кончайте их!

Чумчары оскалили клыки. Моё сердце билось так, словно выламывало грудь. Я сразу понял, что его ритм совпадает с дробью копыт и яростным многоголосьем припева. Услышали? Услышали, родные, за столько вёрст услышали…

Ойся ты, ойся… —

глухо летело издалека. Ординарец вытер набежавшую слезу, не веря своим ушам.

Ойся ты, ойся!

Да ты меня не бойся… —

набирая мощь, неслось со стороны степи.

Я тебя не трону,

Ты не беспокойся-а!

Чумчары, обезумев от близости добычи, ринулись на нас со всех сторон.

— Будь ты проклят, хорунжий! — взвыла мамзель Фифи, драной лисицей бросаясь на Катеньку, а минутой позже в село Калач на Дону уже врывался, на всём скаку вздымая сияющие клинки, грозовой казачий полк Иловайского 12-го…

Ойся ты, ойся,

Ты меня не бойся!

Я тебя не трону,

Ты не беспокойся!

В ту ночь с чумчарами было покончено раз и навсегда. Поутру хлопцы сожгли на огромном костре мало не под сотню этих злобных тварей. Ну, может, пару успели уволочь к себе Моня и Шлёма. В любом случае патриотически настроенные упыри под казачьи пики не попали.

Лысого учёного-жандарма не нашли. Надеюсь, он успешно сбежал, не дожидаясь худшего и поняв наконец-то, в какую кровавую авантюру его втянули. Пусть сам перед своим начальством отдувается, его судьба мало кого заботила, быть может, кроме Кати…

Хлопцев из Оборотного вернули, мы за ними Моньку со Шлёмой послали. Заодно и тех, кто на кладбище был, подхватили. Кстати, последние аж восьмерых чумчар положили. Видать, из тех, кто к нам на село шли, да отвлеклись на «лёгкую добычу». Теперь будут знать наших.

Мой денщик так же надёжно избавил окрестности от злопамятной рыжей ведьмы. Мамзель Фифи повалила Хозяйку Оборотного города, и не закрой её Прохор грудью, я бы остался без невесты. Ведьма и казак упали наземь, откатившись к плетню в яростной попытке задушить друг друга. Руки моего наставника оказались крепче, в них влилась неведомая доселе сила…

Дядюшка был на коне! Не в буквальном смысле, но образно. Он руководил сражением, обнимал подоспевших казаков, организовал тушение своей хаты, не дав огню перекинуться на всё село. И никто! До самого утра! Не видел… как он зажимал резаную рану в боку, и молчал, и держался… Каков у меня дядя, а?!

А на рассвете мы с Катей стояли у палатки полкового лазарета, пытаясь протиснуться мимо бдительного Фёдора Наумовича.

— Мы только на минуточку! Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

— Не могу-с! Ваш защитник, сударыня, слишком-с слаб. У него четыре рваные раны. Какой зверь на такое способен-с?!

— Этого зверя больше нет, — прокашлялся я. — Фёдор Наумыч, пустите Христа ради. Он мою невесту собой закрыл, от лютой смерти избавил, надо нам, очень надо.

— Понимаю, молодые люди, но не могу-с. Больному нужен покой…

— Ах ты, катетер жёваный! — взорвалась бывшая Хозяйка Оборотного города, напирая на покрасневшего лекаря высокой грудью. — А ну пусти, трубка клистирная, свеча анальная, клизма драная, или я за себя не отвечаю! Я в таком состоянии градусник в глаз воткнуть могу!

— Да пусти ты их… — слабо раздалось из палатки, и мы, невзирая на слабые протесты Наумыча, вломились внутрь.

Прохор лежал на узкой солдатской койке, бледный как смерть, в тугих бинтах, перетягивающих грудь. Дышал неровно, с хрипами, в глазах лихорадочный блеск. Катя опустилась на колени, взяв его за руку, в её глазах стояли слёзы.

— Ждал я тебя, твоё благородие. Вот смотрю на вас двоих, право, аки голубки невинные оба. Сердце не нарадуется. Жаль прощаться…

— Да ты что, помирать, что ли, собрался? — сглатывая комок, через силу улыбнулся я. — Даже не думай, полк завтра на войну идёт. Куда ж я без денщика?

— Нового найдёшь, хлопчик, — неловко улыбнулся он в ответ. — Катеньку свою береги. Второй такой красы нет. И характеру тоже!

— Дядя Прохор, вы это… вы не смейте! Я там всех на уши поставлю, пенициллин привезу, сама вам уколы делать буду…

— Добрая ты девочка. — Он попробовал погладить всхлипывающую Катю по голове, но не смог поднять руку. — Не бросай Илью. Хороший он казак. Обещаешь?

— Обещаю-у-у…

— А теперь нам с глазу на глаз поговорить надо.

Рыдающая Хозяйка вылетела из палатки, сбив с ног подслушивающего доктора.

— Твоё благородие, просьба у меня к тебе есть. Последняя. Исполнишь ли?

Я кивнул. Слова застревали в горле.

— Ты дочку мою найти обещался. Помнишь?

— Да.

— Помираю я, хлопчик. Стар уже. Но ты кроху мою сыщи. Расскажи ей, что, мол, был такой добрый казак Прохор и что любил он дитя своё, ни разу не виденное, больше жизни, что…

— Так сам и скажи.

Он вытаращился на меня непонимающим взглядом.

— Чего?!

— Я говорю, сам ей об этом скажи, — честно попытался объяснить я. — Понимаешь, всё сходится. Твоя жена пропала лет двадцать назад, а то и больше. С чего ж мне было малое дитя искать? Выросла она. Спасли её добрые люди. Те же учёные. Видать, и у них сердце есть, не позволили утонуть младенцу запелёнатому. В будущее увезли, в детдом сдали, а потом и приёмные родители нашлись. Выросла она, выучилась, на работу вышла, а там уж мы и познакомились. Ведь недаром её на тихий Дон так тянуло, говорят, память родной крови ничем не избудешь. Я-то точных деталей не знаю, но ты лучше сам спроси. Так что, позвать?

Прохор долгую минуту молчал, потом оперся на моё плечо, вскочил, как молодой, на ноги и бросился из палатки вон, вторично сбивая с ног заботливого полкового лекаря.

— Катенька, доченька моя родная-а!

Я даже не стал смотреть, как они там будут объясняться и договариваться. Сами разберутся. Устал. Накопилось что-то за все эти дни суматошные. К дяде ещё зайти следует, война всё-таки, завтра отправляемся. Надо ж как-то подбодрить, воодушевить, настроить своего драгоценного родственника. Куда я без него?