Морской узел - Андрей Дышев

О чем она подумала, когда я крепко обнял ее? Переиграла бы свою жизнь, если бы это было возможно? Отпустила бы мою руку, если бы узнала, что несколько лет я буду вести ее в никуда?

Я целовал ее мокрые губы, щеки, глаза. Она прерывисто дышала – вода уже леденила ее грудь, не давала сделать полный вздох. Потом откинула голову назад, и мокрые волосы хлестнули меня по лицу.

– Кирилл… Кирилл… Мне страшно!

Схватила мое лицо, мысленно вымаливая у меня, ее верного и единственного бога, спасение. Приближение смерти было ужасным. Невозможно было поверить в ту бесконечную черноту, которая неотвратимо и неслышно надвигалась на нас; сознание отказывалось принимать истину, что через несколько минут нас не станет – нас, воплощающих в себе целый мир, где было столько солнца, столько света, и тихой веры, и скрытой надежды, и океан облачно-нежных, небесно-высоких чувств… Почему это все очень скоро будет захлебываться, корчиться в агонии от удушья и в конце концов исчезнет здесь, в этом тесном мрачном трюме, заполненном грязной маслянистой водой? Почему?

– Перед смертью люди почему-то всегда говорят глупости… – отрывисто шептала Ирина, расцарапывая мне лицо. Мы оба тяжело и часто дышали. Нам не хватало воздуха. – И я, дура, тоже… Скажи, а я тебе нравилась? Так, чтобы до головокружения, до восторга… Нет-нет, не говори! Это так пошло и смешно!! Я не хочу, не хочу умирать, Кирилл! Это слишком рано… Нет, нет!

Она расплакалась – сильно, громко, навзрыд. Я, зажмурив глаза, глотал слезы.

– Так хочется, – всхлипывая, говорила Ирина, – сказать очень важное… самое важное в жизни… Но зачем? Мы же все равно не запомним эти слова! Мы совсем скоро будем плавать тут – холодные, равнодушные, без чувств и мыслей… будем стукаться головами, как два бревна, и не появится уже желания обнять друг друга, поцеловать… Не пойму, как это все может куда-то деться! Не пойму!! Не пойму!!

Она хотела прижать руки к груди, к тому месту, где еще жили ее чувства, но помешала вода, плеснула вверх холодным плевком нам в лица. Ирину трясло. Она уже с трудом говорила, и губы не слушались ее. Я изо всех сил сжимал ее, чтобы потом, когда придет смерть, мои руки закоченели и уже не разжимались. Тогда мы не будем похожи на два бревна.

Я почувствовал, что она становится на цыпочки – уровень воды приближался к ее подбородку.

– Когда… когда я умру, – прошептала она, – ты, пожалуйста, не смотри на меня, мертвую. Я не хочу, чтобы ты видел меня такой… Отвернись, ладно? Отвернись же! Отвернись!

Стоит ли ждать? – проносилось у меня в голове. Смерть от удушья мучительна. Об этом надо было подумать раньше, подыскать кусочек острой жести, которым можно было бы перерезать вены. Но как раньше можно было думать о смерти? Мы надеялись, мы верили…

В воде Ирина была невесомой. Я приподнял ее, насколько позволял низкий потолок.

– Мы сделали главное, – шептал я то ли Ирине, то ли богу, напоминая ему о нашей последней и самой яркой заслуге. – Мы не позволили взорвать яхту у причала… Мы сделали главное…

Это уже напоминало отходную молитву. Ирина вытянула кверху подбородок, чтобы успеть сделать последний вздох, и обхватила меня под водой ногами. И мне показалось, что я не удерживаю ее, теряю равновесие и вместе с девушкой заваливаюсь набок. Ирина вырвала из воды руку и уперлась в дверь, инстинктивно стараясь удержаться в горизонтальном положении. Вода волной накатила на нас, на секунду накрыв нас с головами, и тогда я понял, что это не мы с Ириной заваливаемся, а яхта ложится набок. Видимо, воздушная пробка, которая удерживала ее в стоячем положении, истончилась настолько, что перестала играть роль поплавка.

– Вдыхай! Глубоко вдыхай! – заорал я и попытался оторвать от себя Ирину, но она прижималась ко мне из последних сил, считая, что уже наступил смертный час. Воздушный пузырь уходил от нас, и ему на смену пошла вторая волна, которая через мгновение накрыла нас окончательно. Уже под водой я схватил Ирину за руку и, сильно оттолкнувшись от двери, поплыл в глубь отсека, к разорванному мотору. Я чувствовал по руке Ирины, что она уже не сопротивляется, как всегда вверив себя моей воле. Яхта продолжала медленно заваливаться, и я, теряя ориентацию, несколько раз ударился головой то ли о потолок отсека, то ли о переборку. Плыть было трудно, Ирина не помогала мне, она не видела смысла в каких-либо телодвижениях. Я нащупал развороченную рубашку мотора, потом зубчатый диск… Еще дальше, дальше… Моя рука скользнула по краю пробоины, похожей на разинутую акулью пасть, усеянную мелкими и очень острыми зубками. Теперь дыра не прижималась ко дну, а стояла вертикально, как дверь или оконный проем. Я уже просунул голову наружу, мое сердце уже безумствовало от нахлынувшей вдруг надежды, как вдруг почувствовал, что рука Ирины болезненно сжалась в кулак, и я никакими усилиями не мог притянуть ее к себе. В легких кончался воздух, в ушах звенело, кровь в висках пульсировала с такой силой, словно намеревалась разорвать черепную коробку…

Я повернул обратно. Боясь потерять в кромешной тьме оголенную, скользкую руку Ирины, схватился за ее майку и почувствовал, что она туго натянута. Видимо, зацепилась за какую-то острую металлическую деталь. Ирина металась рядом, хваталась за мое лицо. Она задыхалась, она больше не могла сдерживать дыхание, но своими хаотичными движениями только мешала мне. Я на ощупь отыскал острый, как клин, обломок шатуна, который мертвой хваткой держал майку Ирины, сорвал с него ткань и потащил Ирину к пробоине. Мне уже казалось, что мои легкие наполнены кровью и уже рвутся в клочья, а в груди трепыхаются окровавленные лоскутки, пронизанные посиневшими сосудами. Рассудок затуманило, и я плохо понимал, куда мы плывем – вверх ли, к поверхности, к воздуху, или вниз, в бездонный мрак. И я выбрал до капельки, до последней крошки тот воздух, что держал в груди, и в тот момент, когда должна была наступить смерть, я вырвался на поверхность моря.

Я хрипло зарычал, втягивая в себя воздух, и он, разрывая трахеи, ринулся бурным потоком наполнять умирающие легкие. Я ничего не видел, перед глазами метались бурые пятна, но чувствовал над собой безбрежный воздушный океан, неисчислимое количество воздуха и затягивал его в себя, подобно реактивной турбине, в промышленных масштабах, и клеточки моего тела уже купались в кислороде, розовели, избавлялись от трупной синюшности. Мозг, словно делая мне уступку, нехотя оживал; я начинал чувствовать свое тело, лицо, губы, уже мог пошевелить языком…

– Ирина!! – едва слышно выдавил я из себя и только сейчас почувствовал, что все еще крепко сжимаю ее холодное тонкое запястье. Рванул ее руку на себя – Ирина покачивалась на поверхности лицом вниз. Отчаянно отбиваясь ногами от воды, я перевернул ее. Губы разомкнуты, глаза полуприкрыты… Ирина, родненькая, голубушка, солнышко мое… Я пытался на плаву сдавить ей грудную клетку, потом закричал, закружился в воде. Сквозь тяжелый рассветный туман проступали контуры портовых кранов, пирсов, хранилищ для грузов и серых корабельных трапеций… Все это окружало нас и было необыкновенно близко, как если бы мы вдруг очутились посреди цирковой арены, и вот сейчас грянут аплодисменты, вспыхнут софиты, направляя на нас разноцветные лучи, и заиграет торжественный марш.