Единородная дочь - Джеймс Морроу

Был тюремщик иссохший и сгорбленный, с птичьим личиком, покрытым сеткой расширенных капилляров, так что будь Оливер женщиной, за глаза его называли бы не иначе как «старая карга».

— Не знаю, кто ты на самом деле, но крысы — это слишком. Идем.

— Куда? — У Джули нестерпимо зудел отсутствующий большой палец.

— Нам нельзя разговаривать с заключенными.

Оливер наклонился к Джули так, чтобы его не расслышали другие обитатели подземелья, и, отряхивая полосатый рукав ее арестантской куртки, прошептал:

— Только вот что запомни. Им интереснее тебя обратить, чем сжечь. Те, на кого я работаю, нормальные люди. Поговори с ними. Они тебя выслушают.

Вместе они поднимались по винтовым лестницам, наклонным коридорам, круто уходящим вверх туннелям, стены которых были неровными и влажными, как стенки пищевода, и наконец окунулись в ослепительно яркий день.

Иисус один-единственный раз позволил себе спросить у Бога, почему тот его оставил. Джули же повторяла этот вопрос снова и снова, бормоча его себе под нос, пока они с Хорроксом шли по мощенным золотистой плиткой тротуарам, запруженным смеющимися ребятишками. Они пересекли священную реку, обошли Силоамский пруд и миновали ряд аккуратных маленьких киосков. Безупречно вымытые улицы, стерильные тротуары, девственно-чистые решетки сточных колодцев. Все это стало реальностью лишь после того, как Билли Милк отнял город у мафии. Он выскреб Атлантик-Сити, обратил лицо Блудницы к солнцу, вытравил вшей. В безукоризненно чистой витрине магазина игрушек хорошенькая девочка-подросток рассаживала говорящих кукол, тут же красовался уже расставленный игрушечный набор «Содом и Гоморра», а рядом на штативе были выставлены книги Мелани Марксон в ярких обложках. Когда-то, вспомнила Джули, на этом месте стоял «Смитти Смайл», магазинчик розыгрышей тети Джорджины. Он будто пережил перевоплощение: в нем больше не было места гвоздикам-брызгалкам, свечам в виде фаллоса, соленым ирискам и подушкам-вякалкам.

Они пересекли площадь Второго Пришествия и вошли в здание, напоминавшее огромных размеров шлакоблок. Бесконечный коридор увешан полотнами, на которых были запечатлены, как показалось Джули, знаменательные события в истории библейской юриспруденции. Вот Илия обезглавливает поклоняющихся Ваалу… Вот Гедеон избивает старцев Сокхофа… Вот дети потешаются над Елисеем, и их сейчас разорвут медведи… А вот Иаиль пригвоздила голову Сисары к земле колышком от шатра.

Зал суда представлял собой белоснежную палату, напоминавшую камеру в детоксикационном центре, где год назад держали Фебу. У одной из стен за столом из полированного камня сидели трое судей в строгих темно-синих костюмах. В противоположном углу на возвышении занимали два кожаных кресла еще двое мужчин в серых костюмах-тройках и узких черных галстуках. Их сходство говорило о кровном родстве. «Отец и сын, — улыбнулась про себя Джули, — первосвященник и архиепископ, Пилат и Пилат-младший». Что-то отвратительное, даже дьявольское чувствовалось в этой паре, Ах да, этот скачок от молодости к дряхлости. От молодости? Нет, несмотря на мальчишеские веснушки и рыжие вихры, отпрыск Билли Милка не был молод. «Примерно моего возраста, — подумала Джули. — Нет, старше. Старше, и если не мудрее, то циничнее». Чем дольше Джули вглядывалась в это лицо, тем отчетливей видела в нем аскетическую безжалостность к собственному телу, умерщвление плоти, возведенное в культ.

— Можете начинать, — кивнул Билли Милк судьям.

Своими поступками и учением Иисус косвенно призывал любить своих врагов. Странная идея, внутренне противоречивая и неразумная. По отношению к этому человеку, злодею, учинившему кровавую резню на Променаде и убившему тетю Джорджину, Джули испытывала лишь одно чувство — откровенную ненависть без всяких примесей.

— Архидиакон Фелпс, — представился средний судья как-то спокойно, почти по-отечески мягко, и принялся приводить в порядок десятки вырезок из газет, разбросанных по столу. Он был хорошо сложен и отличался приятными чертами. Смуглое лицо южанина окружал ореол светлых волос. — Слева от меня архидиакон Дюпре, справа — архидиакон Мартин. Шейла из «Луны», прошу вас встать.

— Меня зовут Джули Кац.

— Но, если не ошибаюсь, вы автор этой колонки советов, цикла «Помоги вам Бог»? — спросил архидиакон Дюпре. Его округлое лицо было сплошь изрыто оспинами, словно его слепили из какого-то губчатого материала.

«Им интереснее обратить тебя, чем сжечь, — сказал ей тюремщик. — Те, на кого я работаю, нормальные люди».

— Да, это писала я, — призналась Джули.

— Какую цель вы преследовали, создавая эту рубрику? — задал свой вопрос архидиакон Мартин. Этот был сухопарым и каким-то беспокойным. Он то и дело сплетал и расплетал пальцы.

— Я хотела разрушить империю ностальгии.

— Разрушить что, мэм?

— Империю ностальгии. — Сейчас Джули ничего другого не оставалось, кроме как изложить свои взгляды максимально четко — другого пути она не видела. Коль скоро двусмысленность ведет к обвинению в преступлении, нужно постараться ее избежать. — Я хотела научить людей смотреть в будущее. Но это было шестнадцать лет назад, а сейчас мои цели не столь высокопарны, я решила действовать более поступательно и методично.

— Разве вы не ставили целью основание Церкви Неопределимости? — спросил архидиакон Мартин.

— Нет.

— Тем не менее она была основана.

— Я не собиралась создавать новую религию.

— Выходит, ваши последователи заблуждаются? По-вашему, вина ложится на проповедников Церкви Неопределимости и их прихожан?

— Вряд ли я могу винить их. Все мы стремимся постичь окружающий нас мир, и, когда кажется, что приблизились к разгадке, мы не отступаем от нее уже ни на шаг. Люди склонны подхватывать любое доступное им верование. Эта потребность присуща каждому, в том числе и мне.

Едва заметная улыбка скользнула по рябому лицу архидиакона Дюпре.

— Ваши последователи верят, что вы дочь Бога. Это правда?

— Наверное… Ладно. Это правда. — Удивительно, как осторожно они ее прощупывают. Джули готовилась к жуткому допросу, а не к этой спокойной беседе. — Но в данном контексте, я надеюсь, мы все отталкиваемся от более современного представления о Боге как о некоей сущности, находящейся за пределами Вселенной. Понимаете, что я имею в виду? Нечто отличное от парадигм как науки, так и религии.

На душу Джули накатила волна зависти, когда архидиакон Мартин перевернул над своей чашечкой с кофе порционную сахарницу. Она уже начала забывать вкус кофе.

— Предположим, вы правы, — архидиакон помешивал кофе блестящей серебряной ложечкой, — и Бог непознаваем. Означает ли это, что он вовсе не является создателем рая и земли, что не он вдохнул во Вселенную жизнь?

— В наше время существует множество более конструктивных моделей мироздания.

— Но, мисс Кац, если Бог послал в этот мир вас, то очевидно, что он сотворил и все остальное: птиц, деревья, землю и червей в ней, солнце. Как можно оспаривать истинность данного предположения?