Скифские империи. История кочевых государств Великой степи - Ф. Грэм

XIV век прошел, и началась стремительная поступь XV века, столь важного и столь прославленного в истории человечества. Помимо бесчисленных второстепенных событий, он прибавил новое полушарие к известным регионам земного шара; он подарил Европе Лютера и Коперника, чьим учениям суждено было распространиться по всему свету благодаря открытию литографии и печати; он стал свидетелем окончательного разделения Монгольской империи Тимура в Азии и увидел, как навеки закатилось солнце над престолом кесарей в Константинополе[224].

Энтузиазм, возбужденный Крестовыми походами, давно уже сошел на нет; но, несмотря на бедствия голода, кораблекрушений и чумы, которые рассеяли и уничтожили христианские армии на сирийских и африканских берегах, ни на анархию и беззаконие, жертвой которым пали их народы, пока их государи участвовали в далеких и бесплодных походах, эти войны за освобождение Палестины оказались не совсем бесполезны для стран и народов Европы. Вместо того чтобы запираться в замках и растрачивать свои дни и жизни вассалов в ожесточенной вражде друг с другом или бунтах против своих монархов, пока путешественники смеют передвигаться исключительно с большой охраной или по незаметным путям, а за воротами обнесенных стенами городов ничье имущество или жизнь не может считаться защищенной от нападения разбойников-баронов или шайки мародерствующих солдат, дворяне отдались высокой и более достойной цели. И даже если их цель была ошибочной, а рвение потеряно напрасно, мотивы первых воинов, отказавшихся от прежних удовольствий, чтобы отправиться к неизвестным тяготам и опасностям на бесплодных далеких берегах, возможно, отчасти и были тронуты любовью к риску и наживе, но все же часто оставались чисты и бескорыстны, и благодаря им крестоносцы смогли соприкоснуться с иными народами, а также наукой и литературой Востока.

Если бы дух, который впоследствии заставил каждого солдата и рыцаря с такой готовностью и рвением отозваться на призыв отшельника, впервые воодушевившего их пыл ради защиты Святой земли, объял в новом веке правителей и народы Запада, то Греческая империя, несмотря на неприязнь к ее вероучению, возможно, была бы спасена от уготованной ей судьбы и меча общего врага – турецкого варвара, не верующего во Христа. Но, хотя многие французские и английские искатели приключений встали под знамя Константинополя, который пока еще охраняли тяжелые топоры варягов, императоры тщетно взывали о помощи к своим собратьям – христианским монархам, и другие народы Европы холодно и равнодушно взирали на ее упадок. Уверенно и неуклонно турки уже много лет наползали на ее границы и постепенно вырывали город за городом из ее слабой, теряющей силы хватки; и все же хотя греки были разделены на враждебные фракции, раболепны, расточительны, тронуты вырождением и полагались на свои некогда грозные огненные снаряды и катапульты, которые турки давно уже превзошли их своими артиллерийскими и саперскими навыками; хотя мусульмане, ликующие от своих завоеваний, ослепленные перспективами присвоить сокровища Византии и призываемые к победе заповедями и указаниями пророка, долго обдумывали и готовили ее погибель, христианская империя все еще продолжала долго и героически сопротивляться; и смерть последнего Константина стала достойна величия первого.

Прошло уже много лет с тех пор, как султаны перенесли свой престол в Адрианополь и воздвигли замки и укрепления на виду у Византии, на противоположном берегу Босфора; но слава завоевателя столицы досталась способному и доблестному Мехмеду II, перед которым – после сорокапятидневной осады, во время которой он по примеру русского князя Олега приказал переправить свои корабли посуху, и самой упорной обороны со стороны отчаявшихся греков – она пала 29 мая 1453 года в результате колоссального обстрела и беспримерного штурма; молодой император Константин Палеолог сражался до последнего и пал во время опустошения города, почти незамеченный среди руин, лежа под грудами мертвых тел. Но то же самое событие, которое потушило светоч цивилизации в Восточной Европе, оказало самое благоприятное влияние на прогресс и преобразование Запада: захват Константинополя привел греческих беженцев во все уголки Западной Европы, где они распространили вкус к литературе и искусству до прежде неизвестной там степени. Более стабильное правительство на всем континенте, не подверженное буйствам знати и порабощенного народа, дало мир и безопасность, которые позволили доселе невиданным образом способствовать учености и образованию; и блестящие имена, которые спустя несколько лет украсили эту страницу истории, – имена писателей, поэтов, живописцев, астрономов, мореплавателей, музыкантов и скульпторов – являются доказательством того, что свершения Греции не пропали напрасно.

Но далеко не таким был прогресс Азии, древнего континента, той Азии, которая первой была населена и когда-то являла собой самую цивилизованную часть земного шара, но все ее герои, мудрецы и философы теперь остались в прошлом. В то время как остальную часть мира окутывала тьма дикости и невежества, она ярким и живым факелом распространяла свет над ранними веками человечества; но ее народы, возрастая в силе и знаниях, погрузились в рабство и деспотизм; и пока в Европе ход развития и улучшение нравов были отмечены ослаблением уз крепостного права и расширением либеральных институтов в народе, в Азии устойчивое правительство и цивилизация лишь усиливали железную хватку тирании. Свобода была ей совершенно неизвестна: самый суровый европейский деспотизм показался бы ей относительной свободой. В течение многих веков умы азиатов на юге и западе находились в тесных рамках негибких учений Корана, которые ограничивали все исследования его приверженцев исключительно его давно изжившими себя идеями об устройстве вселенной и человека; и, довольствуясь размышлениями о своих прежних завоеваниях и исполинских памятниках, все еще стоящих в своем древнем величии и славе, они как будто впали в безразличие, безнадежное состояние лени и апатии; и пока их правители тиранствуют и угнетают свой народ, их подданные пребывают в абсолютном рабстве.

Я уже рассказывал о том, что преемник Хунъу выгнал монголов из Китая и уничтожил замки и города, возведенные ими в пустынях и степях, и что эти былые завоеватели вернулись к прежней жизни пастухов и кочевников и поселились в палатках среди своих стад. С того времени их страна получила номинальную зависимость от Пекина и долго платила ему унизительную дань; но к середине XVII века одно из племен – калмыки – приобрело значительную власть и влияние на юге и через несколько лет сделалось хозяевами всей Центральной Татарии и Тибета. Однако это превосходство длилось совсем недолго; на них напали другие монголы, объединившиеся с китайцами, и победили; и некоторые из них поселились возле озера Кукунор, а многие тысячи пересекли Урал и песчаные астраханские степи и нашли приют за Волгой, где еще оставалось несколько племен улуса Джучи после исчезновения ханства Дешт-и-Кипчак в Европе. Императоры Китая стали платить подать монгольским вождям в своих владениях, чтобы они не грабили более богатые провинции империи; и хотя, если орда становилась слишком мощной, ее сдерживала китайская армия, этих непокорных подданных приходилось утихомиривать, отдавая им в жены китайских принцесс. Калмыки, считая и российских, и китайских, пожалуй, представляли собой самую многочисленную ветвь этого народа. Их любимые блюда – конина и кумыс, а по вере, как все монголы, они буддисты; живя беззаботно и праздно в своих войлочных юртах и палатках, они проводят жизнь в охоте и танцах или в более спокойных занятиях – шахматах[225] и музыке… Уже к концу XV века монголы в России, по-видимому, были широко известны под именем калмыков, которое они получили из-за своего обычая носить длинные волосы, тогда как все остальные татарские племена и московиты в тот период брили голову или оставляли только прядь на макушке, как китайцы. Первыми по мощи и вторыми по числу и протяженности владений среди потомков бывших владык Азии, пожалуй, можно назвать узбеков, еще одно их племя, которое, по словам историка Абулгази, происходит из улуса Джучи из Дешт-и-Кипчака. Во время смуты, последовавшей за поражением Тохтамыша в этом неспокойном ханстве, они бежали из России в районы Восточной Татарии, откуда в конце XV века пришли в Мавераннахр, или Туркестан, и, выгнав потомков Тимура из Самарканда в провинцию Газни и Индостан, их увенчанные пером белой цапли вожди[226] стали управлять всем регионом Трансоксианы, с которой главными ханствами являются Бухарское и Кокандское. Бухара, раскинувшаяся на весьма обширной площади, в XVIII веке включала в себя 120 тысяч домов и восемьдесят учебных заведений, красиво возведенных из камня, причем каждое из них насчитывало от сорока до трехсот учеников; когда-то прославленный город Самарканд, прежде известный своему народу как «Слава Азии, цвет и звезда мира», расположенный примерно в 300 километрах к востоку, представлял собой не более чем простую груду развалин, быстро приходящую в еще больший упадок. Обсерватория Улугбека по-прежнему возвышалась, и за гробницей Тимура, обшитой зеленым камнем и самоцветами, присматривали несколько дервишей, которых долго поддерживали его потомки в Дели; но после падения империи монголов в Индостане эти защитники мавзолея своего великого эмира лишились прежней щедрой награды и совершенно обнищали. Хива стояла на месте древнего Хорезмского царства, отделенная и от Бухары обширной пустыней; ее столицу – великий невольничий рынок Средней Азии – населяли низкие и жестокие люди; и немногие путешественники, посетившие ее, подсчитали, что всего за несколько лет она поставила в Туркмению и Бухару 15 тысяч русских пленников и от 150 до 200 тысяч персов в качестве рабов.