Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

весело между собой перемигивались.

Эти унылые мысли крутились у него в голове одним апрельским вечером в 1922 году; он гулял у моря и смотрел на неизменное волшебство просыпающихся ночных фонарей. Волшебство это было уже не для него, но оно все же было, и почему-то Вэл этому радовался. Завтра он уезжает в отпуск, в дешевый отель дальше по побережью, где можно будет купаться, отдыхать и читать; затем он вернется обратно и снова начнет работать. Каждую весну, вот уже три года подряд, он брал отпуск в последние две недели апреля — может быть, потому, что именно в эти дни ему больше всего хотелось предаться воспоминаниям. Именно в апреле под романтической Луной случилась кульминация того, чему было суждено стать лучшей частью его жизни. И это священно — ведь вышло так, что то, что мыслилось как посвящение и начало, на самом деле оказалось концом.

Он остановился у кафе «Иностранец» и миг спустя, повинуясь какому-то импульсу, перешел на другую сторону улицы и медленно пошел к морю. В бухте стояло на якоре с дюжину яхт, уже окрасившихся вечерним серебром. Он видел их днем, прочитал все буквы названий на их кормах — так, по привычке. Он уже три года так делал, и взгляд блуждал почти автоматически.

— Ан бо суар[12], — донеслось из-за спины по-французски; это был лодочник, который часто видел здесь Вэла. — Монсеньору нравится море?

— Да, оно прекрасно.

— Мне тоже нравится. Но зарабатывать тут тяжело. Жить можно только в сезон! Хотя вот на следующей неделе у меня кое-что выгорит. Дают хорошие деньги просто за то, чтобы ждать тут с восьми и до полуночи, просто ждать и ничего не делать.

— Рад за вас, — вежливо ответил Вэл.

— Одна леди, вдова, очень красивая, из Америки… Ее яхта всегда бросает якорь в гавани и стоит тут две последние недели апреля. И если «Капер» завтра приплывет, то так будет уже третий год подряд.

V

Вэл не спал всю ночь — не потому, что у него были какие-то сомнения по поводу того, что ему делать, а просто потому, что все его давно оцепеневшие чувства вдруг проснулись и ожили. Разумеется, ему не стоит с ней видеться — только не он, бедный неудачник с именем, которое превратилось в тень, — но он станет чуточку счастливее оттого, что теперь знает: она его не забыла. В его памяти словно появилось еще одно измерение — словно линзы стереоптикона[13] выстроили в пространстве картинку с плоской бумаги. В нем зародилась уверенность, что он себя не обманывал — когда-то давно он очаровал прекрасную женщину, и она его не забыла.

На следующий день он стоял на железнодорожной станции за час до отхода поезда с саквояжем в руке, словно стремясь избежать любых случайных встреч на улице. Подали поезд; он нашел себе место в вагоне третьего класса.

Сидя в вагоне, он почувствовал, что его отношение к жизни как-то поменялось — он ощутил нечто вроде надежды, слабой и обманчивой; еще вчера ничего такого не было. Возможно, у него как-нибудь получится сделать так, чтобы через несколько лет он смог бы встретиться с ней вновь — если много работать и жадно хвататься за все, что только подвернется под руку? Он знал, по меньшей мере, двух русских в Каннах, которые начали жизнь заново, не обладая ничем, кроме хороших манер и изобретательности, и дела у них пошли на удивление хорошо. Кровь Морриса Хэзилтона слегка запульсировала в висках Вэла, заставив вспомнить нечто, о чем он раньше никогда не трудился задумываться — ведь выстроивший для своей дочери дворец в Санкт-Петербурге Моррис Хэзилтон тоже начинал, не имея за душой ничего.

И одновременно его охватило другое чувство, не столь незнакомое, не столь динамичное, но по сути такое же американское — его охватило любопытство. Если он справится — точнее, если жизнь когда-нибудь предоставит ему возможность с ней встретиться, то нужно хотя бы узнать ее имя!

Он вскочил, возбужденно схватился за вагонный поручень и спрыгнул с поезда. Забросив саквояж в камеру хранения, он почти бегом отправился в американское консульство.

— Сегодня утром прибыла яхта, — торопливо обратился он к какому-то клерку, — яхта из Америки. «Капер»! Я хочу знать, чья это яхта.

— Минуточку, — странно на него посмотрев, ответил клерк. — Постараюсь сейчас узнать.

Вэлу показалось, что прошла целая вечность, прежде чем вернулся клерк.

— Прошу вас, подождите еще немного, — неуверенно попросил он. — Мы как раз… Кажется, нам надо навести кое-какие справки…

— Эта яхта прибыла?

— Да-да. Она здесь. По крайней мере, должна быть здесь. Прошу вас, присядьте сюда, подождите!

Еще через десять минут Вэл стал в нетерпении поглядывать на часы. Если они не поторопятся, он наверняка опоздает на поезд. Он нервно дернулся, словно собираясь встать со стула.

— Пожалуйста, подождите! — произнес клерк, бросив на него быстрый взгляд из-за стола. — Прошу вас! Просто посидите здесь.

Вэл посмотрел ему прямо в глаза. Да какая ему разница, будет он тут сидеть, ждать или нет?

— Я на поезд опаздываю, — с досадой ответил он. — Мне очень жаль, что я доставил вам столько беспокойства…

— Пожалуйста, не уходите! Мы с радостью закончим, наконец, это дело. Видите ли, мы ждем вашего визита вот уже целых три года.

Вэл вскочил на ноги и нахлобучил на голову шляпу.

— Почему же вы мне сразу не сказали? — сердито спросил он.

— Потому что мы должны были проинформировать нашего… нашу клиентку. Пожалуйста, не уходите! Это… ну, теперь уже не успеете.

Вэл обернулся. У него за спиной, в освещенном солнечным светом дверном проеме, изящным силуэтом стояла стройная и лучезарная фигура с темными испуганными глазами.

— Вы…

Губы Вэла приоткрылись, но с них не сорвалось ни единого звука. Она шагнула к нему.

— Я… — она смотрела на него беспомощно, в глазах стояли слезы. — Я просто хотела сказать тебе «здравствуй», — пробормотала она. — Возвращалась сюда три года подряд просто потому, что хотела сказать тебе «здравствуй»!

Вэл по-прежнему молчал.

— Мог бы и ответить что-нибудь, — с досадой сказала она. — Мог бы и ответить, ведь я уже… Я уже начала думать, что тебя убили на войне! — Она повернулась к клерку. — Прошу вас, представьте нас друг другу! — воскликнула она. — Видите, я никак не могу сказать ему «здравствуй», потому что ни я не знаю, как его зовут, ни он не знает, как зовут меня!

* * *

Разумеется, к интернациональным бракам принято относиться с сомнением. По американской традиции они всегда заканчиваются неудачно, и мы давно