Каменная пациентка - Эрин Келли

– Марианна. Эти внезапно воскресшие неприятности – не моя вина. Вы навлекли их на себя сами. Это ваши проблемы. Играйте сами в своем маленьком запутанном спектакле. Я этого не заслуживаю.

Но Хонор здесь ни при чем, да и Марианна тоже, честно говоря. Она желала похоронить прошлое так же сильно, как и Хелен.

– Простите меня, простите. Я понимаю, что она не знает меня, и я ограничена в том, что действительно могу сделать, но, конечно, я помогу, насколько сумею.

Только в конце этой своей речи Хелен поняла, что говорит в безжизненный воздух. Она посмотрела на телефон, держа его на расстоянии вытянутой руки; сигнал на ее стороне оставался сильным. Наверно, Марианна въехала в одно из «черных пятен» приема, которых было полно в Саффолке. Она может перезвонить в любую минуту.

Хелен стояла в своей гостиной, опираясь одной рукой на пианино, а в другой сжимая телефон. Она пыталась дозвониться до Марианны дважды. В трубке слышались размеренные гудки, но некоторые телефоны так делали, когда человек переключался на другой звонок. Марианна могла прервать их разговор, чтобы принять вызов от Хонор или даже от Джесса. Все это могло разрешиться. Возможно, одна из подруг Марианны вышла с ней на связь и сейчас уже в пути, чтобы постучать в дверь Хонор и забрать ее с собой на ланч. Возможно, крестная или коллега. Кто-то, кого Хонор знала и кому доверяла. Кто-то моложе Хелен и не принимающий так близко к сердцу этот ужас. Прошло две, три, четыре минуты. Она смотрела невидящим взглядом на репродукцию пейзажа Джона Констебля над каминной доской. Конечно же, Марианна перезвонила бы в любом случае?

Хелен налила себе чашку чая, чтобы унять беспокойный спазм в горле. Прошло пять минут. Шесть, семь. Она мысленно нарисовала карту Лондона современного типа, виденную на мониторе. Джесс Брейм был на ней маленькой синей точкой, скользящей к западу через Сити. Марианна не уточнила, где он сейчас, но говорила, что время поджимает. Хелен вновь взялась за телефон. Только один взгляд на «Инстаграм» Хонор, чтобы определить местонахождение девушки. Он был деактивирован: «Пользователь не найден». Такое впечатление, будто сама Хонор удалилась. Возникло предчувствие наихудшего сценария; утраты целого мира, если Марианна окажется права. Самоуничтожение было чуждо природе Хелен, но она видела слишком близко, как такое случается, чтобы не учитывать эту возможность. Она вновь попыталась дозвониться до Марианны, убеждая себя в том, что если та не ответит и на сей раз, то Хелен пойдет к Хонор и… сделает что? О чем вообще Марианна просила ее, кроме того, чтобы пойти туда, быть там, остановить его? Повалить Джесса на землю и бороться с ним? Что же касается возможности отговорить его от задуманного, то Хелен – последний человек в мире, который смог бы его успокоить.

Она сделает то, что сможет, с учетом своей хрупкости и того, что Хонор впервые ее увидит.

Приняв решение, Хелен двигалась с абсолютным спокойствием. Она ополоснула чашку и поставила на сушильную доску. Ключ от машины был в ее руке; она вошла в гараж и вывела свою маленькую машинку через брусчатку. Она свернула налево по Гросвенор-роуд, проехала параллельно Темзе, щелкнула правым поворотником и дождалась поворота на Воксхолл-Бридж-роуд, а затем понеслась через мост над волнистым шелком реки. Хелен видела себя другой маленькой синей точкой, сходящейся с Джессом, или, если она успеет проскочить этот светофор – да! – возможно, прибывшей раньше него.

Она обогнула Воксхолл-Кросс, автобусную станцию, похожую на большого бетонного краба, и проехала мимо «Старбакса» и маленького «Сэйнсбери», прежде чем нырнула под железнодорожную арку на Кеннингтон-Лэйн. Хелен оставит машину на обочине или на автобусной остановке, она даже никогда не парковалась на сплошной желтой линии раньше. Она затормозила возле квартиры Хонор – два пролета вверх от газетного киоска. Сперва пришло облегчение: Хонор была там, сегодня с фиолетовыми волосами – она высунулась из окна второго этажа с какой-то сумкой, зажатой в руках, и улыбалась кому-то через улицу. Хелен проследила за взглядом девушки. Джесс Брейм, снова в кожаной куртке, приближался от станции метро.

Лицо Хонор было открытым, счастливым, доверчивым: если он поднимется к ней, то сможет стереть эту улыбку, вероятно – навсегда. Марианна не упомянула, что они знают друг друга. Тем более бессердечным выглядел Джесс, воспользовавшись этими отношениями назло Марианне.

Его правая нога шагнула на пешеходный переход. Хелен опустила противосолнечный козырек, чтобы он не узнал ее, но Джесс не смотрел на машину, он глядел на окно Хонор. Его лицо хмурилось от солнца или от чего-то большего?

Она втопила педаль в пол.

И Джесс Брейм врезался в лобовое стекло Хелен Гринлоу с такой силой, что казалось – это он бросился на машину; как будто он был движущимся объектом, а она точкой удара, а не наоборот.

Они могли бы назвать это место в честь любого из множества прекрасных деревьев. За моим окном – я имею в виду обычное окно, прежнее окно – растет великолепный старинный дуб, ему сотни лет. Его пышные ветви теперь голые, и желуди лежат горой у основания ствола. Но нет. Им пришла в голову лиственница – самое уродливое дерево, которое только можно представить.

Лиственница – единственная не вечнозеленая ель, и та, что слева от дуба, сейчас сбросила свои иголки. Она выглядит дешево и жалко, как гигантская хворостина, воткнутая в землю. Каждый день моя ненависть к ней возрастает. Хотя, возможно, я просто проецирую.

Папа пошел в гостиную, чтобы принести мне правильный кофе, очевидно без кофеина, хотя на самом деле я чувствую себя странно спокойной со времени того, что папа называет «несчастными случаями», врачи зовут «происшествиями», Бреймы считают «заговором», а полиция говорит об этом как о «совпадении» – но с тяжелой, угрожающей иронией.

Все обеспокоены тем, насколько я спокойна (за исключением моментов, когда говорю о долбаном дереве). Наверно, ожидают, с учетом моего состояния, что я должна теперь выдать полный набор реакций психа из «Бедлама», скрежетать зубами и раздирать на себе одежду. На самом деле я чувствую… «онемение», пожалуй, более подходящее слово, чем «спокойствие». Как будто я опустошена от всех чувств. Не знаю, отчего так: оттого ли, что необходимо все смягчать ради папы, или от истинного объема того, что на меня свалилось, или все дело в селективных ингибиторах обратного захвата серотонина[24].

Это мое первое близкое столкновение со смертью, и я еще не начала переваривать его. Мой разум присматривает сам за собой собственным странным способом. Я всегда думала о своем мозге как о трехмерном лабиринте с мыслями, опасно несущимися по извилистым нейронным путям. Теперь там словно механизмы безопасности, почти как противопожарные двери вдоль коридора, которые закрылись, останавливая правду до тех пор, пока я достаточно не поправлюсь.