Яков Брюс - Александр Филимон

Ну, а Пушкин… Пушкин в Москве жил и планы разводил: ведь это он застроил Москву, ведь это он завел порядок.

А ежели бы не Пушкин, была бы не Москва, а черт знает что… Ведь у нас как? Ты дом построил, ты сад развел. И я дом построил, только у меня он неказист, да и сад не тово, подгулял. Вот меня бес и начинает мутить, зависть разбирает… Вот я возьму, ночью перелезу через забор и спилю твои деревья в саду. И после того пойдет промежду нас грызня: я тебя «подлецом», ты меня — матерными словами… И дойдет дело до драки: один другому рожи исковыряем. А Пушкин это воспрещал… Вот и завел порядок.

Умнейший был господин. И книги тоже писал, все описывал. И чтоб люди жили без свары, без обмана, по-хорошему…

— Вы, говорит, живите для радости.

Да ведь наш народ какой? Окаянный народ. Я мостовую мету, своим делом занимаюсь, а он, шут его знает, кто такой, по тротуару идет, и ровно бы ветром его качает… самогону через край хватил. Ну, качался, качался, остановился и давай меня ругать.

Уж он конопатил, конопатил… А за что? Я ему не должен, ничего не украл у него, да и вижу-то его впервые…

Ну что ты поделаешь с ним? Драться с дураком не приходится — сам дурак станешь, да и не одолеешь, ведь он какой оглоед — быка за хвост удержит… Поругал-поругал, пошел, закачался… Пьяный, конечно… ну, пьян-пьян, а башкой об стену не стал колотиться. Хам.

Вот Пушкин и правду написал: «На подлеца хоть аполеты надень, а он как был свинья, так и останется свиньей». Что ж, и верно: ты его как ни полируй, а он все такой же хамло будет… Вот Пушкин и хотел, чтобы у нас дружелюбие было, чтобы мы не хватали один другого за горло, чтобы свиной жизни не было. Только у нас дело на свой лад идет, не на пушкинский. Нам бы вот сивухи-матушки через край хлебнуть, да человека матом разутюжить — это так… вот это и есть радость наша. А дружелюбие это… Обманул человека, обработал как нельзя лучше, в одной рубахе оставил — вот и дружелюбие твое.

Пушкин-то хорошо знал обхожденьице наше — какой мы народ… Человек умнейший был, а иначе нешто поставили бы ему памятник?

Оказавшись вне членов Верховного тайного совета, которые были такими же, как Брюс «птенцами гнезда Петрова», Яков Вилимович обратился к Екатерине I с просьбой о выдаче ему жалованной грамоты с подтверждением его заслуг. Видимо, Яков Брюс не мог рассчитывать на дальнейшее расположение к нему членов Верховного тайного совета и поэтому решил заручиться документом — поддержкой самой императрицы. Вообще необходимо отметить, что в истории России это был первый случай, когда выдавалась жалованная грамота по просьбе ее получателя. Брюс и в этом создает прецедент.

Для Екатерины I, видимо, было понятно уже тогда, что Яков Брюс собирается уходить в отставку, благо ей не нужно было делать это самой. Тем более что генерал-прокурор П. И. Ягужинский, подавая императрице сочиненную им «Записку о состоянии России», отмечал: «Не малый апартамент в государстве артиллерия, а генерал-фельдцейхмейстер уже весьма ослабел, а на его место не токмо кто видится быть достоин, но ниже и в помышление приходит кому, чтоб на его место человека заранее усматривать»[100].

31 марта 1726 года Брюсу была выдана жалованная грамота императрицы. По всей видимости, оценив масштабность всего, что было сделано Брюсом в петровское время, императрица жалует ему чин генерал-фельдмаршала. После этого Яков Вилимович подает прошение об отставке и получает ее со всех военных и государственных постов 6 июля 1726 года в возрасте 57 лет.

Брюс вместе с женой выезжает из Санкт-Петербурга в Москву, где он владел одним домом, тем самым, подаренным в 1706 году светлейшим князем А. Д. Меншиковым в Мясницкой части. Он подыскивает место под Москвой, где можно было бы найти уединение. Таковым оказалось Глинково (Глинки).

27 апреля 1727 года Я. В. Брюс приобретает за 4500 рублей серебром у князя А. Г. Долгорукова усадьбу в 42 верстах к востоку от Москвы у впадения реки Вори в Клязьму. Здесь он отстраивает новый усадебный комплекс. С этой усадьбой, старейшей из сохранившихся в Подмосковье, связаны последние восемь лет его жизни.

Народные легенды о Брюсе, собранные Е. З. Барановым

Брюс, Сухарев и Пушкин (окончание)

Им, видишь, всем троим хотели поставить памятники: Брюсу, Сухареву и Пушкину… Это уж после было, при другом царе… Три памятника хотели поставить, да царь воспротивился:

— Брюсу, говорит, не за что: он волшебством занимался и черту душу продал.

Вот, видишь, как человека опорочили. А ведь напрасно, совсем зря. Чего ему было душу продавать черту, ежели он наукой дошел? Умный человек и без нечистой силы дойдет. И волшебство он наукой взял.

Да ведь у нас как? Озлился на человека и давай его чернить. Вот и тут так: один царь невзлюбил Брюса, ну, и другие цари той же дорожкой пошли. От дедов-прадедов пошла эта царская злоба… Вот от этого и не приказано было ставить Брюсу памятник.

И Сухареву тоже не приказал царь.

— Какой, говорит, ему памятник надо? Есть Сухарева башня, и довольно с него. Да и не за что, говорит, ставить ему: он, говорит, мукой торговал, барыши в карман клал.

Ну и клал… А как же иначе? На то ведь и торговля, чтобы барыш был. А станешь торговать без барыша — проторгуешься, в трубу вылетишь. Без барыша нельзя.

Ну, а Пушкина все же одобрил.

— Он, говорит, умнейший человек был.

Вот и поставили памятник Пушкину, и стоит… Да ведь наш народ какой? Проклятый народ, с ним не сговоришь. Иной-то тысячу раз прошел мимо памятника, а спроси его: какой был человек Пушкин?

— Не знаю, — говорит.

«Не знаю». Да ведь и я тоже не знал, а как расспросил знающих, и узнал… И вот ты расспроси, послухай, что скажут. И никто тебя за это не оштрафует, и никто не заругает…

— Нам, говорит, это не требуется.

А вам что же требуется? Чужие карманы обчищать да замки сворачивать, а? Поверишь ли? Четырнадцати вершков голенища — сапоги были… елецкие вытяжки, к Пасхе справил… И что ты скажешь? Пришли, свернули замок, все забрали, все унесли. Бекеша на вате была… я бы за нее и пяти червонцев не взял бы… уперли и бекешу. Да мало ли чего не взяли… Валенки старые — и с ними не расстались! Ну, что за народ такой? Им вот про Пушкина знать не требуется, а воровать по квартирам да в карман залезать — это самое любезное дело… Эх, народец!..

Легенду рассказал дворник с Арбата Филипп Яковлевич Болякин.

Глинково (Глинки), позже Глинковская мыза, — это территория, расположенная при слиянии двух рек Вори и Клязьмы. До сих пор нет единого мнения о происхождении названия этого поселения. Самая вероятная версия увязывает название деревни с породами глины, которые могли быть в этих местах и могли использоваться для изготовления гончарных изделий. Однако в настоящее время глин в окрестностях нет. Почва в этих местах суглинистая и большей частью супесчаная. Другая версия происхождения названия указывает на представителей известного боярского рода Глинских, которые могли быть владельцами поселений в этих местах. В ходе исследований краеведам удалось зафиксировать факт владения Глинскими одним из поселений, находящимся в 15 километрах от Глинок. Это село Жегалово, которым владел Иван Михайлович Глинский (умер в 1602 году), двоюродный брат царя Ивана Грозного. Других свидетельств присутствия Глинских в этих местах не обнаружено.