Восточно-западная улица. Происхождение терминов ГЕНОЦИД и ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА - Филипп Сэндс

18 октября, вскоре после того, как Лемкин завершил работу по формулировке обвинения и готовился к возвращению в Вашингтон, Франку были предъявлены официальные обвинения. Обстоятельства изменились за десятилетие с тех пор, как Франк летом 1935 года гневно выступал против самой идеи международного уголовного суда. Теперь такой суд стал реальностью, а он – узником этой реальности, и одним из восьми судей, кому предстояло произнести над ним приговор, оказался тот самый профессор Анри Доннедье де Вабр, человек с моржовыми усами, который обращался к его Академии немецкого права в 1935 году, с кем он вместе ужинал.

Это старое знакомство беспокоило советские власти, как и внезапно пробудившаяся во Франке религиозность: в конце октября, в пустой камере в дальней части Дворца правосудия, Франк прошел обряд и был принят в лоно Католической церкви. Так он приуготовился встретить лицом к лицу предъявляемые ему обвинения, в том числе в преступлениях против человечества и геноциде на территории оккупированной Польши.

Жизни Франка, Лаутерпахта и Лемкина пересеклись в нюрнбергском Дворце правосудия, и связь между ними нашла выражение в формулах обвинения.

В октябре 1945 года, когда газета «Ле Монд» сообщала о возвращении Франка в лоно Католической церкви, Леон работал в отеле «Лютеция» на бульваре Распай. Отель, где недавно размещалось гестапо, теперь служил штабом множества благотворительных организаций, в том числе Еврейского комитета социальной помощи и восстановления, в котором Леон занимал должность начальника отдела. Под конец дня, заполненного разговорами с перемещенными лицами, он возвращался в маленькую квартиру на пятом этаже дома на улице Броньяр, к жене и дочери.

Из Вены вестей не было, из Лемберга и Жолквы тоже. По мере того как становились известны подробности немецкой оккупации, Леон все более страшился за судьбу матери, оставленной в Вене, за сестер, за польскую родню. В июле Рут праздновала день рождения – в семь лет она впервые праздновала его вместе с обоими родителями. У моей мамы не осталось воспоминаний о тех днях, кроме того, что это была пора не спокойствия, а тревог и смятения. Я делился с ней всем, что удавалось выяснить: рассказал обстоятельства отъезда Леона из Вены, о том, как приезжала за ней мисс Тилни, о романе Риты с Эмилем Линденфельдом и отъезде Риты из Вены в октябре 1941 года, накануне того дня, когда дверь захлопнулась.

И только после этого мама сообщила мне еще об одном документе, который лежал отдельно от прочих бумаг. Этот новый для меня документ представлял собой письмо, отправленное вслед Леону в Париж вскоре после его отъезда. Леон получил его в Париже, оно датировано 6 февраля и проливает новый свет на жизнь, которую он ранее вел в Вене.

Двенадцать заполненных элегантным почерком страниц подписал некто Леон Штайнер. Он именовал себя Seelenarzt, «врачевателем души», а также Psychographologe (психографологом). Никаких следов человека с таким именем и хоть какой-нибудь медицинской квалификацией мне обнаружить не удалось.

Писал он готическим шрифтом, и я снова обратился за помощью к Инге Тротт. Она прислала мне полный перевод текста на английский, сверенный затем моей немецкоязычной знакомой. Сразу же стало ясно, почему это письмо было отделено от других семейных документов.

Герр Штайнер предпослал своему тексту небольшое вступление:

«Этот отчет подготовлен для семьи Бухгольц благожелательным другом ввиду опасности, которая угрожала их юной любви и браку. Поскольку этот брак ныне, к счастью, движется к полному исцелению, моя рукопись предназначена быть поздравлением и остаться воспоминанием».

Далее целитель душ переходит к делу. «Дорогой герр Бухгольц», обращается он к заказчику и перечисляет меры, которые принимал для восстановления брака, давая при этом жесткий отпор критике Леона – дескать, «душецелитель Штайнер плохо справился со своим делом».

«Ваши несправедливые замечания кажутся неуместными», добавляет господин Штайнер. Он упоминает «поведение» Риты, из-за которого Леон «обрушил тяжелые обвинения на свою супругу», в связи с чем Штайнер смог приступить к психологическим консультациям лишь после «благополучного отъезда» Леона из Вены несколькими днями ранее.

Штайнер пришел к выводу, что «в результате недоразумения» Леон «преисполнился гнева и антагонизма» и покинул Вену «с твердым намерением оставить навеки свой лишь недавно созданный дом». Это решение было принято в связи с «дисгармонией» и «прискорбными конфликтами» молодых супругов. Таков был итог «досаждающих крайностей» Риты (это выражение никак не поясняется) и ее «недостатков» (тоже без подробностей).

Таким образом, из письма явствует, что отъезд Леона пришелся на пору острого конфликта с Ритой и, возможно, этим конфликтом и был вызван. После такой преамбулы господин Штайнер описывает свои попытки разрешить ситуацию с помощью «всех психоаналитических методов», какими он располагал, и подчеркивает свою решимость «ничего не упустить». Он поясняет, что и сам, вслед за Леоном, осыпал Риту упреками («она по чести заслужила их») и что в конечном счете его усилия «увенчались успехом». Несмотря даже на причиненные ей Леоном обиды, Рита «признала свои недостатки», и это открыло дверь к «полному восстановлению».

Достичь этого было нелегко, уточняет Штайнер, в связи со «сложившейся в семье неблагоприятной ситуацией». «Внешние и потенциально опасные влияния – что признается обеими сторонами – породили прискорбные конфликты» и ситуацию «дисгармонии», которая угрожала сделаться «непримиримой».

Штайнер пояснял, что успех был обусловлен той тайной силой, которую он сумел обнаружить, а именно «глубокой любовью» Леона к жене и к «чудесному дитяти, которое остается само по себе». Речь, очевидно, идет о моей матери, которой в ту пору было всего несколько месяцев. Вскоре Леон начнет тосковать по ним обеим, предсказывает Штайнер, по тем, кого он «бесконечно любит». Он также предвидит, что Рита «будет скучать по вашему обществу», ибо она уже ощутила «вновь пробуждающееся чувство любви», проявившееся в одной-единственной фразе из недавнего письма Леона. Вооружившись этим выражением привязанности, Штайнер постарался приуготовить Риту, «тоже преисполнившуюся вновь пробудившейся любви», к счастливому будущему в браке.

Целитель душ завершает свое письмо на оптимистической ноте, с надеждой, что «твердая вера в Бога» поможет и Леону, и им обоим преодолеть трудности, несомненно, ожидающие их в «новом мире». О жизни в Вене за пределами этой маленькой семьи, о немецких властях и новых законах господин Штайнер не обмолвился ни словом.

Письмо Леона Штайнера Леону Бухгольцу. 6 февраля 1939