Восточно-западная улица. Происхождение терминов ГЕНОЦИД и ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА - Филипп Сэндс

Я продолжал перебирать стеклянные пластинки, всматриваться в крошечные лица, надеясь еще раз увидеть Лаутерпахта. В тот день в суде было столько народу, что занятие мое можно было бы сравнить с поиском знакомого лица на картине Брейгеля. И все же я нашел его, очень близко от Франка.

Фотография была сделана в первый день процесса, с верхнего уровня, она охватывает значительную часть зала. Подсудимые оказались в правом нижнем ее углу, хорошо видна крупная фигура Германа Геринга, который подался вперед, на нем чрезвычайно просторный светлый костюм. Видно еще пятерых подсудимых рядом с Герингом, дальше в кадр попадает подоконник того окна, с которого сделан снимок. Я приметил склоненную голову Франка. Он сидит рядом с Альфредом Розенбергом, который словно разглядывает что-то на коленях у Франка.

В середине фотографии я насчитал пять длинных деревянных столов, вокруг каждого стояло девять-десять стульев. Британская команда обвинителей располагалась за вторым столом слева. Там сидел Дэвид Максвелл Файф, а напротив него за кафедрой стоял советский прокурор и обращался к судьям, которых уже не было видно. Лаутерпахт уместился в конце того же стола: руки сжаты под подбородком, взгляд пристальный, вдумчивый. Он смотрит в сторону подсудимых, от Франка его отделяет всего лишь несколько столов и стульев.

У Франка в тот день хватало своих забот. Он рассказал Альфреду Розенбергу и Бальдуру фон Шираху, бывшему гауляйтеру Вены, организовавшему отправку Малки Бухгольц и еще шестидесяти пяти тысяч евреев в Терезиенштадт, что получил письмо от Бригитты. Жена сообщала, что Никлас и остальные дети просят милостыню на улице.

Шоукросс (смотрит в камеру) входит в зал суда, следом за ним Лаутерпахт. Нюрнберг. 20 ноября 1945

– Скажи, Розенберг, неужели все разрушения, все несчастья были необходимы? – задал он вопрос. – Какой смысл в этой расовой политике?{498}

Бальдур фон Ширах расслышал объяснения Розенберга: мол, он не думал, что его версия расовой политики поведет к войне и массовым убийствам. «Я искал мирного решения».

Франк давал показания на второй день, тоже в присутствии Лаутерпахта. Как и все подсудимые, он имел выбор между двумя заявлениями: «виновен» или «невиновен». Пятеро, выступавшие до него, заявили: «Невиновен».

– Ганс Франк! – хрипловато окликнул его судья Лоуренс и пригласил бывшего немецкого адвоката дать ответ. Марта Геллхорн, американский корреспондент, присутствовала в тот день в суде и была поражена «мелким и пошлым личиком» Франка, «острым маленьким носом», торчащим промеж розовых щек, и «прилизанными черными волосами»{499}. Устало-терпеливая мина, отметила она, словно у официанта в пустом ресторане, намного сдержаннее, чем у припадочно дергающегося Рудольфа Гесса.

Темные очки защищали глаза Франка – быть может, взгляд его мог выдать какие-то эмоции. У Франка было достаточно времени, чтобы взвесить все «за» и «против», чтобы продумать, какие улики обвинение могло обнаружить в тридцати восьми томах дневников. Если Франк и помышлял о том, что следовало бы выразить хоть какое-то чувство ответственности, хоть ту малость, которая могла бы выделить его среди других обвиняемых, то теперь он никак этого не обнаруживал.

– Я считаю себя невиновным! – четко выговорил Франк и снова уселся на жесткую скамью{500}. Я нашел фотографию: левая рука в перчатке лежит на ограждении кафедры, пиджак застегнут на все пуговицы; бывший генерал-губернатор стоит прямо и гордо, решительно смотрит в лицо судьям, а его адвокат задумчиво наблюдает эту сцену.

Британская команда обвинения в Нюрнберге (в первом ряду, слева направо: Лаутерпахт, Максвелл Файф, Шоукросс, Хаки Робертс, Патрик Дин). Illustrated London News. Декабрь 1945

«Считаю себя невиновным!» Ганс Франк. 21 ноября 1945

Ни один подсудимый не выбрал вариант «виновен». В целом они вели себя очень прилично, лишь один инцидент был спровоцирован Герингом, который вдруг вскочил и обратился с речью к трибуналу, но судья Лоуренс тут же строго его оборвал: «Садитесь и молчите!» Геринг не пытался воспротивиться, окончательно осознав в этот момент, кому здесь принадлежит власть. Судья предложил Роберту Джексону выступить со стороны обвинения.

В течение следующего часа Джексон произносил слова, принесшие ему мировую славу. Лаутерпахт, сидевший очень близко к коллеге, который вызывал у него восхищение, наблюдал, как Джексон делает несколько шагов к деревянной кафедре. Он аккуратно разложил на кафедре бумагу и ручку. С другой стороны, из-за спин немецкой команды адвокатов, пристально всматривавшихся в американца, Франк также мог изучать черты главного архитектора обвинения.

«Привилегия открывать первый в истории суд за преступления против мира налагает на меня суровую ответственность», – Джексон тщательно проговаривал каждое слово, подчеркивая его значимость{501}. Он упомянул великодушие победителей и вину побежденных, сказал о том расчетливом, умышленном и сокрушительном зле, которое было причинено и должно быть осуждено и наказано. Цивилизованный мир не может допустить, чтобы подобные деяния остались без внимания, и ни в коем случае нельзя, чтобы они повторились. «Четыре великих народа, окрыленные победой и уязвленные несправедливостью, остановили руку мщения и сознательно передали пленных врагов воле закона – величайшая дань, какую сила когда-либо платила разуму»{502}.

Джексон говорил спокойно, продуманно. Он уловил небывалую напряженность в зале суда, усилил ее, продлил, а затем указал практический путь вперед. Да, такой трибунал – «новшество и даже эксперимент», признал он, этот суд создан для того, чтобы «применить международное право и отразить величайшую угрозу». Но этот суд имеет практическое применение, он не будет лишь обсуждать сложные юридические теории и, безусловно, не станет заниматься «наказанием мелких преступлений незначительных людей». На скамье подсудимых оказались люди, обладавшие большой властью и использовавшие ее для того, «чтобы осуществить злодейства, затронувшие каждую семью в мире».