Убейте прохожего! - Николай Владимирович Андреев

– Он поедет к нам в гости. У меня есть пара коллег, которым просто не терпится задать ему несколько вопросов.

– Каких коллег, – не поняла бабушка. – Милиционеров?!

– Он что, арестован? – спросил Рыльский. – За что?

– А ни за что! Просто так! Как говорится: был бы человек, статья найдется! – Коновалов поднял глаза и широко улыбнулся. – Шутка! Это мы так у себя в милиции иногда шутим… Вы помните, Максим Валерьянович, дело об убийстве Тани Ивановой?

Рыльский отрицательно покачал головой.

– Ну, как же! Таня Иванова, которая занималась в кружке вместе с детьми Анатолия Худобина! Ну?

– А! – догадался Рыльский. – Это, видимо, та, которой Виктор с Виолеттой проломили голову?

– Не совсем. Как сегодня выяснилось, Виктор с Виолеттой просто избили ее, а голову проломил другой. Тот, который живет рядом с парком, гуляет там и иногда по вечерам пристает к молоденьким девушкам.

– Романов! – догадалась бабушка.

Коновалов утвердительно кивнул: он.

– Сегодня у нас наконец-то появился свидетель по этому делу. Не буду называть его имени, скажу лишь о том, что он поведал. А поведал он о том, что шестнадцать лет назад человек по фамилии Романов, которого наш свидетель буквально за два дня до этого видел во дворце культуры, где тот читал со сцены свои стихи, на его глазах убил девочку. И не просто убил, а при этом еще и издевался над ней!

– Ужас! – всплеснула руками Анечка.

Коновалов согласился: действительно ужас.

– Вы не поверите, но даже у меня – человека, без малого двадцать лет прослужившего в органах, кровь застывала в жилах, когда я слушал подробности этого дела! Честное слово! И что он с ней только не вытворял, изверг! Я бы вам пересказал, да, боюсь, валерианки на всех не хватит.

Романов приподнял голову и внимательно посмотрел на Коновалова. Что означал этот взгляд: недовольство тем, что его назвали извергом, или растерянность, вызванная разоблачением, я не понял – было не до этого. Мне в этот момент показалось, будто где-то в желудке зашевелилась непрожеванная пища, грозясь выйти наружу и залить вонючей жижей город, в котором взрослые дяди мучают молоденьких девушек.

Я встал. Пересел на другое место, подальше от Романова, и облегченно вздохнул – на другом месте дышалось значительно легче.

– Я же говорила: Витя не виновен! – воскликнула бабушка. – Только чего же это ваш свидетель так долго молчал?

– Боялся! – ответил Коновалов. – Увидел, на какую жестокость способен Романов, и испугался, трус!

Рыльский посмотрел на Романова так, словно хотел из тысячи уязвимых мест его тела выбрать наиболее уязвимое, и сказал, что таких, как он, надо без суда и следствия вешать на первом фонарном столбе.

– А не так, как у нас это делается! Разведут, понимаешь, антимонию! Адвокатов начнут приглашать, защитников, экспертизы устраивать! А он пересидит в дурдоме, нервишки подлечит и выйдет на волю стихи писать про высокие чувства к женщине! Бывало уже! – махнул рукой в сторону Коновалова. – Знаем, не маленькие!

Коновалов спорить не стал. Более того, он сказал, что ни адвокатов, ни защитников, ни даже самого суда у Романова не будет.

– Как это суда не будет? – опешил Рыльский.

– А вот так! Прошло шестнадцать лет. И по закону мы не можем привлечь его к ответственности за убийство.

– А… а… а для чего же вы его тогда арестовали? – спросила бабушка.

– Кто его арестовал? – удивился Коновалов. – Я? Извините, я его не арестовывал! Я просто сказал, что он поедет к нам в гости!

– Зачем?

– Я же говорю, у меня есть коллеги, которым не терпится задать ему несколько вопросов по этому делу. Без протокола.

Бабушка возмутилась.

– Что значит «без протокола»? – спросила она. – Вы его отпускаете?

– Да как вы не поймете! – потерял терпение Коновалов. – Я его не отпускаю! Отпустить можно того, кто арестован! А Романов свободный человек! Он может прямо сейчас отправиться домой, а может, если захочет, остаться в Мыскино. Может согласиться на мое предложение побывать у нас в гостях, а может и не согласиться!.. Правда, если он не согласится, мне придется арестовать его до выяснения личности. Или за что-нибудь другое. Например, за то, что он украл у вас чайную ложечку. Или вилочку. У вас ведь, Екатерина Николаевна, пропала чайная ложечка, я правильно говорю?

Бабушка помолчала какое-то время, словно на самом деле по памяти пересчитывала худобинскую посуду, потом сказала: «Да пошли вы!» – и, швырнув салфетку на стол, первой встала из-за стола.

Мне было плохо. Весь оставшийся вечер я с болью в сердце и тошнотой в желудке сидел на заднем крыльце дома и думал о том, что нет ничего тяжелее чувств бессилья и несправедливости. Когда ты точно знаешь, что этот человек убил девочку, и все знают, что этот человек убил девочку, но ни милиция, ни ты сам ничего не в состоянии сделать. Будь ты хоть трижды выбранным губернатором.

«Хотя трижды выбранный губернатор, наверное, смог бы, – немного поразмыслив, возразил я себе. – Он бы только мигнул раз – и Коновалов сразу нашел бы в кармане Романова украденную ложечку. Мигнул во второй раз – и прокурор передал бы дело об украденной ложечке в суд. Моргнул в третий – и суд приговорил бы Романова к пятнадцати годам лишения свободы с конфискацией имущества. Или к чему-нибудь другому, без конфискации, но, как бы там ни было, приговорил. А тут…»

А тут у нас на дворе, понимаешь, разгул власти закона, и как следствие – полная безнадёга.

Не спалось. Ворочаясь с боку на бок, я перебирал в памяти события прошедших дней и думал, думал, думал… Полночи мне не давала покоя одна и та же мысль: если Романов убил девочку, значит ли это то, что он мог убить Худобиных? Вроде бы да. Но как тогда быть с убийством Виолетты? Ее-то повесить он никак не мог! И если Виолетту повесил кто-то другой, не Романов, то кто? Рыльский? Бабушка? Анечка? А тут еще шпингалет кому-то понадобилось ломать. Зачем?

Поняв, что без снотворного не уснуть, я решил пойти в зал – выпить стакан коньяка. Оделся и, стараясь не разбудить бабушку, осторожно вышел за дверь. Проходя мимо комнаты, в которой спал Романов, остановился, заметив пробивающийся из-под порога луч света.

«Интересно, как же все-таки эти маньяки похожи друг на друга, – подумал я. – Скромные, вежливые, ничем не примечательные, серые, как домовые мыши… Аж блевать хочется!»

Я приоткрыл дверь. Романов лежал на высокой кровати и читал Чехова.

«Вот еще одна отличительная особенность маньяков. Нет среди них откровенных дебилов. Все куда-то поступали, где-то учились, что-то заканчивали. А некоторые из них, наверное, самые изощренные, даже стихи пробовали писать».

Увлекшись своими мыслями, я не заметил, как вошел в комнату.

Романов поднял голову и увидел меня.