Седьмой ключ - Елена Ткач

— А как он это делает? — не удержался Алеша.

— И-и-и, милый, об этом ты у него сам спроси! — рассердилась Антонина Петровна. — А мне это, видишь, неинтересно…

— Баба Тоня, не слушайте его, пожалуйста, продолжайте! — Ветка умоляюще сложила ладошки.

— А чего тут продолжать — кончен рассказ. Что тут прибавишь? Так и живет этот несчастный, разрываясь между желанием растоптать все, что связано с прошлым, и мечтой превзойти отца. Сам себя он, по-моему, ненавидит. А ненависть — она разъедает душу. Не завидую я тому, кто с ненавистью в сердце живет — мир ему могилой кажется… Вот так Левушка заплатил за гордыню отца — сломанной жизнью… Эх, если б люди понимали, как далеко простираются ветки того дерева, на котором растут наши промыслы… сквозь века простираются, в необъятную даль! Хорошо еще, что у него нет детей. Хотя последние годы он живет не один — нашел себе… так сказать, спутницу жизни! Она его в его раздрае и борениях тянет вниз — это и дураку ясно! И сама ведьма, может, правда больше прикидывается, но подколдовывает — это точно… И его восхваляет — дескать, великий мастер, всю округу себе подчинил! Тьфу!

Антонина Петровна не удержалась — разгневалась. Потом все ж опомнилась — перекрестилась на образ Николая Угодника, стоявший на полочке над столом.

— Баба Тоня… а эту его спутницу случайно зовут не Инной Павловной? — осторожно, чтобы своим любопытством не вызвать новую волну раздражения, поинтересовалась Ветка.

— А откуда ты знаешь? — удивилась та.

— Да… понимаете, похоже, мама у них в гостях побывала.

И настал черед любопытствовать да выспрашивать их хозяйке. Ветка с Алешей рассказали ей все, что знали о том туманном дне, когда Вера, заблудившись, попала в дом колдунов.

— Ну и ну! — возмутилась бабушка Тоня. — Выходит, ищут несчастную жертву на роль Женни. Все повторяется — круг замкнулся. Вот и Сережа ваш, как я погляжу, он ведь, похоже, поддался. Сцапали его! А мама твоя молодец — вырвалась!

— Она роман заканчивает — об истории девушки, похожей на Женни. Которой много было дано, только не сумела справиться с этим… Засосало. Правда, мамина героиня все-таки себя побеждает.

— Э-э-э, миленькая, это ведь сплошь да рядом! У нас повсюду, куда ни кинь — на просторах-то наших — все одно: надрыв, жалость, тоска… и страх. Жуткое что-то. Словно призрак оборотня огнем полыхает в ночи!

— Ох, как вы это сказали! — поежилась Ветка.

— Что поделаешь — на этом мы вырастаем. Тяга к колдовскому, запретному до сих пор ведь в нас не изжита. Это и печет нас, и точит, душит… Язвами язвит — а не мрет! Да еще эти годы мертвые — без веры, без Бога — почитай не одно поколение выросло так — без твердой земли под ногами да без тайны в сердце. Без тайны небесного не вывернуться нам — уж больно тряская наша почва — живем как на болоте. Вроде поверху мхи да травы, а под ними — бездна. Шагнешь неверно — и ухнешь. А ухнешь — не выпустит… Но вера — она творит невозможное. Думаешь: все — погиб человек, а глядишь — выкарабкался. Расцвел, распрямился — и ну шагать по невидимой лестнице! Все дальше, дальше — через страдание, боль, страх… к отцу своему, который не помнит зла и примет всегда, примет с любовью заблудшего своего ребенка. И залюбуется он в его цветущем саду…

Антонина Петровна говорила тихо-тихо, низко наклонив голову, будто сама с собой. Маленькая, сухонькая — она была похожа сейчас на замерзшую птичку, что сидит, нахохлившись, сжавшись на промозглом ветру. Сидит и мечтает о незримых садах небесного града.

— Ребенки-то — они все хорошие… они помнят. О том, что было там, откуда мы и куда идем… Потом забывают. И он, Левушка! Бедный, бедный… Потерянный жалкий птенец. Возомнил себя повелителем местности, которая сдунет его, словно лист сухой — и ни следа не будет, ни памяти. Ведь один он. Эта его… не в счет. Не захотел он тогда ребеночка-то… А я, грешница, как хотела! Только не допустил Господь. А сегодня ведь его день рождения! На Илью Пророка родился, а отец-стервец и тут настоял на своем — чтобы назвали Львом…

Антонина Петровна, похоже, позабыла, что перед нею сидят жадные слушатели, которые ловят каждое слово. Она заговаривалась, бормотала, вспоминала что-то свое, интимное. И Ветка с Алешей, краснея, что стали невольными причастниками чужой тайны, догадались, что их хозяйку связывало в свое время с сыном Вязмитинова не одно лишь соседство. Видно, любила она его… ребенка хотела. И до сих пор болело и ныло о нем ее уставшее сердце.

На ступеньках послышались шаги. Антонина Петровна легко встрепенулась — сущая птичка — и, прислушавшись к шагам, облегченно кивнула:

— Ну, слава Богу! А я уж волноваться начала, что его долго нет. Петька явился. Вот шаталомный!

И вправду — дверь распахнулась и в комнате возник давний знакомец — внук Антонины Петровны, Лизин брат Петр. Увидел гостей, ничуть им не удивился как будто визиты дачников для него были делом обычным: хмыкнул нечто нечленораздельное и принялся стаскивать военный брезентовый дождевик, укороченный едва ли не наполовину и все ж таки волочившийся по полу. За ним потянулся по полу мокрый след.

— Ты чего ж не здороваешься? — укоризненно поинтересовалась у внука Антонина Петровна. Видишь, люди у нас незнакомые…

— Почему? Мы знакомы… — с расстановкой вымолвил паренек, стараясь во всем подражать взрослой манере. Он старательно хмурился, изображая усталого мужика, вернувшегося домой с работы или с «левого» заработка. — Ихняя мать меня от папаши отбила, — внезапно он широко ухмыльнулся, обнажая щербатый рот. — Так-кая тетя, что ты, ба! Папаня до сих пор вспоминает.

— Это что, правда? — удивилась Антонина Петровна. — То-то Лизанька о чем-то таком лепетала мне — я грешным делом ей не поверила. Она говорила, что знает вас: ваша мама кота нашего от Петьки спасала.

— Было такое… — улыбаясь и подмигнув Алеше, ответила Ветка, — он ведь этого эпизода не знал. — Петь, теперь-то ты можешь сказать: зачем ты кота за хвост к дереву привязал?

— Кузю за хвост? Ах, негодник! — возмутилась бабушка Тоня и показала Петьке кулак. — Мало, видно, достается тебе, что на рожон лезешь. И в чем бедный кот виноват? В том, что отец у тебя… А! — она махнула рукой, горько поджала губы и притянула к себе вихрастую голову парня. — Эх ты, горе мое!

— Ладно, ба… — он вывернулся, скинул резиновые сапоги, надел тапочки, добыл из закутка за дверью половую тряпку и начал умело подтирать пол. — Ну че, ба, Лизка дрыхнет?

— А ты думаешь? — усмехнулась бабушка. — Без задних ног!

— Ага… А пожрать есть чего?

— Экий дремучий — весь в отца! — словно извиняясь за внука, обратилась она к гостям. — Сейчас покормлю. Ты пока Веронике ответь — вопрос тебе задан.

— А, кота-то… Он птицу мою задушил. Любимую. С оранжевой грудкой. Не знаю как называется… я ее Кукой звал. Она ко мне прилетала в сад… кормил ее. А этот придушил, — он кивнул на мирно спящего Кузю. — И нет чтоб голодный был: сожрал бы — я б его понял. А он так — поиграть…