Жена султана - Джейн Джонсон

Рафик в ярости оборачивается.

— Вот это верно: добавь к алчности и отступничеству еще и предательство, неверный! Султан — мой господин. Надо найти мальчишку и вернуть его. Но сперва перережем этому ублюдку глотку.

— Уймись. Дворец огромный: он мог где-то спрятать сучонка, а то и в город его вывезти. Говорю тебе, он расспрашивал о разном. Придется оставить его в живых, а то не найдем парнишку.

В ответ Рафик сильнее прижимает к моему горлу свой кинжальчик. Я чувствую, как натягивается, а потом подается под ним кожа — с алой струящейся болью. Какая-то алхимия обращает боль в слепую ярость, я с воем сбрасываю Рафика и поднимаюсь, готовый к драке. Рафик налетает на стол, и поднос со всей посудой рушится на пол с чудовищным грохотом. В голове у меня бьется мысль: нужно убить обоих, если пошлют вести в Марокко, Элис обречена. Ужас при этой мысли придает мне еще больше сил. Я хватаю Рафика за горло одной рукой, а второй — за руку с ножом. Бум! Мы натыкаемся на шкаф, большой тяжелый гардероб. От удара одна из его высоких дверей распахивается, и бьет подбегающего Хамзу в лицо. Из его отверстого рта потоком изливается брань. За этим шумом и дерзкими угрозами Рафика я не слышу, как выбивают дверь, и в комнату вбегает вооруженная стража. Двое оттаскивают меня от тафраутца и обезоруживают его; еще один берет на себя отступника. За их спинами, в коридоре, я вижу горничную Кейт, сцепившую руки. Потом вспоминаю про Амаду.

Когда я поднимаю обезьянку, ее голова бессильно свисает. У Амаду сломана шея, и я невольно плачу.

Девушка тут же оказывается рядом со мной.

— У вас кровь! — восклицает она.

Это довольно очевидное наблюдение. Потом она опускает глаза.

— Ох.

Пятится.

— Фу.

Не могу винить ее за отвращение: вид у бедняжки Амаду такой, словно его порвали орлы — он весь в моей крови.

Посылают за бен Хаду, он приходит нескоро, запыхавшийся и растрепанный. Он гневно смотрит на Рафика, потом на меня, словно готов нас обоих заколоть за то, что его против воли вытащили из-за королевского стола. Он объясняет капитану стражи, что между мной и Рафиком давняя вражда и что он лично отвечает отныне за наше поведение.

— Что до Хамзы, то он отступник, но на него как на англичанина распространяются ваши законы. Уведите его и делайте с ним что хотите.

Когда мы остаемся одни, бен Хаду спрашивает:

— Что произошло?

Воцаряется долгая напряженная тишина. Самое время, чтобы Рафик мне отомстил раз и навсегда, разве нет? Я жду его обвинений: сейчас он станет махать перед Медником свитком и требовать, чтобы дворец обыскали, потому что здесь сын султана… но тафраутец меня удивляет — он молчит. Ему известно, что бен Хаду его терпеть не может, и, видимо, он думает, что посол на моей стороне. Да и происшествие в Гайд-парке… Или, понимаю я, у него нет свитка, а без него все обвинения прозвучат безумно. Сожгли они свиток вместе с сумкой или он все еще у Хамзы? В любом случае обвинить Рафика в воровстве я не могу.

Мы оба молчим, разбирательство заходит в тупик, и бен Хаду в итоге срывает на нас злость: он говорит, что если мы еще что-нибудь натворим, нас отправят обратно в Марокко первым же кораблем, с предписанием сурово наказать по прибытии. Потом он уводит Рафика, оборачиваясь на пороге.

— Ты бы занялся этим, — говорит он, указывая на рану у меня на шее. — Попроси кого-нибудь из слуг привести хирурга.

Он запускает руку в карман, достает несколько монет и протягивает их мне:

— Тут должно хватить.

Прежде чем я опускаю глаза, он уходит. На ладони у меня три золотых. Хватит, чтобы купить хирурга. И его дочку, и собачку тоже. Ну, может быть, я преувеличиваю. Но он должен чувствовать себя виноватым: возможно, из-за того, что увидел мертвую мартышку.

Я смываю с Амаду кровь и заворачиваю его в кусок ткани. Момо будет безутешен, когда узнает. Потом я своими руками зашиваю рану, морщась и постанывая, и закрываю неопрятный шов повязкой. И, наконец, иду в кухню, где нахожу горничную Кейт, греющую ноги у огня. Я от души благодарю ее за то, что привела стражу, и вручаю ей одну из золотых монет. Она молча смотрит на нее, потом протягивает обратно.

— Я такое не могу взять, правда не могу.

— Мне было бы приятно, если бы ты ее взяла.

Но она качает головой:

— Я ведь просто сделала как нужно. Как ваша шея?

— Да просто царапина.

— Царапина? Там ручьем текло. Дайте я взгляну.

Она осуждающе цокает языком при виде моего шитья, бережно трогает кожу.

— Шрам останется.

— Испортит мою красоту? — смеюсь я. — Прибавлю его к своему собранию.

— А где другие?

— Их слишком много, чтобы перечислять, — отвечаю я, возможно, резковато. — Я хотел попросить еще об одном одолжении.

На мгновение глаза у нее загораются, и я с опозданием понимаю: она надеялась, что я передумал по поводу невысказанного предложения. Теперь я оскорбил ее, предложив денег, и дважды отверг. Нет, не умею я обращаться с женщинами. Умножая неловкость, я спрашиваю:

— Куда стража могла отвести англичанина, который был у меня, отступника по имени Хамза?

Она объясняет, я торжественно кланяюсь и ухожу, прежде чем все еще хуже не запуталось. Узников держат в подвале. Я подкупаю стража у дверей золотой монетой, и он на десять минут впускает меня к заключенному.

— Единственное, о чем прошу: лицо ему не попорть, — говорит стражник и разражается хохотом.

Услышав шаги, Хамза с надеждой смотрит вверх, но когда появляюсь я, лицо его мрачнеет. Вместо носа у него сгусток запекшейся крови — дверь шкафа, должно быть, его сломала.

— Чего тебе надо, катамит?

Вместо оскорбления у него выходит «гад убит», и стражник сгибается пополам от смеха.

— Дай знать, если захочешь его еще обработать и понадобится помощь, — предлагает он, когда проходит приступ веселья.

Он запускает меня в камеру. Я дожидаюсь, пока стихнут его шаги, потом поворачиваюсь к отступнику.

— И где она?

— Кто?

— Сумка, которую ты забрал из моей комнаты.

— Это не я.

— Так ты ее видел?

Лицо у него хитрое, он чешет родимое пятно на щеке.

— А чего ты спрашиваешь-то?

— Она мне нужна.

Он улыбается — леденящее кровь зрелище.

— Жаль твою мартышку.

Я вижу, что он врет. Показываю ему монету.

— Говори, где она.

Он растерян.

— Старая сумка? Да дрянь же: ты за эти деньги сотню таких купишь в фассийской красильне. Тебе что, золото в руки бесконечно течет, не терпится отдать или что?