Елизавета. Золотой век Англии - Джон Гай

Но, несмотря на свое мужество и удаль, в Плимут Рэли возвращается в сентябре несолоно хлебавши. Дома его с радостью ждала одна Бесс[798]. Шерборн, поместье, которое он так долго старался приобрести, он называл теперь «сия безрадостная обитель». Отсюда посылает он письмо за письмом Роберту Сесилу, убеждая его выступить спонсором еще одной экспедиции в Южную Америку, благодаря которой их убытки станет возможным вернуть[799]. Получает Сесил и весьма пространный отчет, который Рэли составил либо на обратном пути в Англию, либо вскоре после прибытия в Плимут. Это настоящий приключенческий роман, держащий читателя в напряжении смесью фактов и вымысла, превосходящий все написанное мастерами последующих эпох вроде Киплинга и Хаггарда. На следующий год текст выйдет из печати, аккуратно отредактированный под надзором Сесила. Называться эта книга будет «Открытие обширной, богатой и прекрасной Гвианской империи», представляя собой, по сути, призыв ко всем и каждому принять в следующей экспедиции финансовое участие[800].

Выступая с патриотическим призывом, предназначенным для елизаветинских ушей, Рэли убеждает Сесила, что либо война с Испанией будет вестись за счет самой этой католической державы, либо Филипп окажется непобедим, а дело протестантизма в Европе потерпит крах. «Зачем воевать, растрачивая государственные деньги?» — страстно восклицает он[801].

Елизавета, однако, оставалась глуха. Возродиться, будто фениксу из пепла, Рэли позволят лишь неожиданно пришедшие и вызвавшие ужас Елизаветы вести о том, что уже почти снаряжена очередная Армада, а испанцы штурмуют Кале. Вот тогда, подобно хамелеону, в которого Рэли к этому моменту превратился, он сумеет явить себя Елизавете в новом образе и вернуться в эльдорадо ее благосклонности.

В четверг 28 февраля 1594 года с рассвета и до четырех часов дня в лондонской ратуше происходило событие, о котором по всей стране говорили потом еще целый месяц. Судили Родриго Лопеса, в течение двенадцати лет состоявшего личным лекарем при Елизавете. Была собрана специальная комиссия из пятнадцати человек: португальцу вменялось в вину участие в заговоре с целью отравить королеву. За столь ужасное преступление ему обещали заплатить 50 000 крон и золотых эскудо (около 18 млн фунтов в пересчете на современные деньги)[802]. После того как было зачитано длинное обвинение, у Лопеса спросили, признает ли он себя виновным, на что он ответил отрицательно. После этого к присяге привели двенадцать присяжных (исключительно жителей Лондона), и государственные обвинители начали излагать обстоятельства дела.

Прошло семь-восемь часов, и присяжных попросили вынести вердикт. Последние не сомневались ни секунды: виновен. Как это обычно бывало в ту эпоху, интересы обвиняемого в государственной измене никто не предоставлял. На вопрос, известна ли Лопесу причина, по которой суд не может перейти к вынесению приговора, он ответил: «Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал». Тогда в суде зачитали показания, данные им в Тауэре в ходе тщательного допроса. Представили и показания свидетелей.

Не медля ни минуты, обвинение ходатайствовало о вынесении приговора. Суд постановил, что Лопеса надлежит препроводить обратно в Тауэр, откуда его на повозке должны доставить в Тайберн к месту казни, где его ожидает повешение, потрошение и четвертование[803]. Однако за день до казни Елизавета велела приостановить приведение приговора в исполнение. И вот уже начало июня, а Лопес все еще жив и здоров. С чем связана такая отсрочка? Неужели стареющая королева поверила в невиновность своего врача? Или утратила контроль за ходом событий, не в силах решить, кому верить: Лопесу или его обвинителям?

Крещеный сын иудея-выкреста, дослужившегося до главного лекаря короля Португалии Жуана III, Лопес получил медицинское образование в Коимбрском университете, славившемся тем, что в его стенах учили арабской и азиатской медицине и применению сильнодействующих наркотиков. В возрасте около тридцати лет, спасаясь от ненавидимой им инквизиции, он перебрался в Англию незадолго до восшествия на престол Елизаветы. На людях Лопес исповедовал протестантизм, посещал местную приходскую церковь, но втайне, как утверждали, продолжал придерживаться иудаизма. В Лондоне его назначили домашним врачом при больнице Святого Варфоломея, и вскоре за ним закрепилась слава светского врача: если верить одному из недоказанных обвинений, Лопес нелегально делал аборты[804]. Супругой его стала дочь бакалейщика Ее Величества Сара Аньес, которая, как и он, происходила из португальских евреев. Жилище лекарь снимал в приходе Святого Андрея в Холборне[805].

Некоторое время спустя благодаря участию одного анонимного, но очень важного пациента (почти наверняка Лестера) Лопес получил дозволение стать королевским подданным и полноправным гражданином страны. Вскоре среди его пациентов оказался и Уолсингем. Затем и сама Елизавета назначает его своим главным лекарем, положив ему жалованье 50 фунтов в год. Он становится одним из немногих мужчин, вхожих в королевскую опочивальню, и единственным, кому разрешалось видеть Елизавету без парика, белил и румян. На момент обвинения в заговоре он вместе с женой и дочерью жил на широкую ногу в доме в Маунтджой-Инн, недалеко от Олдгейта. Там же проживала одно время и прабабка Елизаветы Мария Бофор[806].