Да не судимы будете. Дневники и воспоминания члена политбюро ЦК КПСС - Петр Шелест

Позвонил Н. В. Подгорный, тоже поинтересовался запиской Шелепина и какая у нас на нее реакция, я также ответил, что мы готовим ответ. Подгорный сказал, что, может быть, не стоит писать ответ, потому что это получит большой резонанс, и так затеяли «большую закулисную игру», не дав расшифровки этой игре. Из разговоров с Подгорным я понял, что Брежнев не владеет положением дел и ради своего «укрепления» готов пожертвовать любым из нас, лишь бы удержаться в своем довольно шатком положении.

7 октября 1965 года я уехал в Москву для того, чтобы окончательно согласовать все кадровые вопросы во всех инстанциях, в частности о предсовмина вместо Казанца. Кадры министров республики согласовал в Секретариате ЦК КПСС с секретарями ЦК тт. Подгорным, Шелепиным, Устиновым, Рудаковым. Существенных замечаний не было, все представленные кандидатуры прошли. Все кандидатуры по союзно-республиканским министерствам были согласованы с союзными министерствами, и замечаний тоже не было, и на приеме у Л. И. Брежнева тоже не было никаких вопросов по министрам, за исключением некоторых уточнений по отдельным кандидатурам. Его больше всего интересовал вопрос кандидатуры на пост председателя Совмина республики. Я ему высказал точку зрения всех членов Президиума ЦК КПУ, что мы остановились на кандидатуре А. П. Ляшко, первыми заместителями Соболь и Кальченко.

Он выслушал мои предложения, но было уже по его выражению видно, что у него есть другое предложение, и это противовес единодушному мнению Президиума ЦК КПУ, кроме того, чувствовалось, что он какую-то кандидатуру уже обговорил с частью членов Президиума ЦК КПСС помимо нашей воли и предложений. Тут же Брежнев мне заявил, что Ляшко, мол, мало известен. Это было неправдой. Ляшко пять или шесть лет работал первым секретарем Донецкого обкома цартии, самой крупной области страны, он был членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР, работал больше года секретарем ЦК КПУ. И видите ли, для Брежнева он мало известен! Зашел вопрос о Кальченко, что можно и его взять на предсовмина — это кандидатура известная. При этом Брежнев сказал, стоит ли возвращаться к этой кандидатуре, он уже был председателем, и как поймут это? «Как будто бы у нас нет кадров», — заявил он. Как оказалось впоследствии, это был особого рода силовой «прием», что было совершенно нелогично в его действиях.

С первого захода не определились с кандидатурой на предсовмина, несмотря на то, что от нас были конкретные предложения. Чувствовалось, что Брежнев что-то вынашивает. Ему активно помогают Шелепин и Устинов, но окончательно карт не раскрывают.

Наконец я узнаю, что речь идет о том, чтобы возвратить на этот пост Щербицкого — он был освобожден при Н. С. Хрущеве и работал первым секретарем Днепропетровского обкома партии. Освобожден он был правильно — это невоспитанный человек в партийном отношении, малокультурный, груб и дерзок в обращении с товарищами по работе, большой нытик. А что касается его известности, то в сравнении с Ляшко Щербицкий был мало известен, неавторитетен среди партийного актива и непопулярен среди народа. А логики совсем не было: если Кальченко нерационально возвращать на председателя Совмина, то почему можно Щербицкого?

Брежнев не уверен в себе, но через других проводит свою линию. Я возражаю против кандидатуры Щербицкого, при этом ссылаюсь и на мнение Президиума ЦК КПУ. Категорически возражает против кандидатуры Щербицкого Подгорный, обосновывая и аргументируя свои возражения. Вопрос согласования принимает довольно затяжной характер. Шелепин делает довольно прозрачный намек, что, мол, надо соглашаться на кандидатуру Щербицкого — восстановить, мол, «справедливость» в отношении его освобождения.

На 9 октября Брежнев назначил мне прием, чтобы продолжить разговор о кандидатуре на предсовмина республики, но сам в это время уехал на охоту, и я вынужден был ждать его в Москве. Дела в Москве, конечно, у меня были, но обида за такую нетактичность осталась. Мне стало позже известно, что у Брежнева с Подгорным произошел крупный разговор по кандидатуре Щербицкого. Подгорный сказал Брежневу, что идет беспринципный подбор кадров не по деловым качествам, а по знакомству, потому что, мол, вместе работали, по личной «преданности». Подгорный поддерживал кандидатуру Ляшко и предложение Президиума ЦК КПУ.

12 октября я был принят Брежневым, он долго говорил со мной о кандидатуре Щербицкого, требуя моего согласия, я сказал, что этого вопроса сам не могу решить, так как имеется мнение Президиума ЦК КПУ. Брежнев ответил на это: «Ты дай согласие, а с членами Президиума мы сообща можем договориться». Под воздействием Брежнева, некоторых секретарей ЦК КПСС скрепя сердце я дал согласие, но это согласие было вынужденно — под напором и нажимом. Ко мне и решению Президиума ЦК КПУ был применен недозволенный «прием с подножкой».

При мне Брежнев позвонил Подгорному и сказал, что Петр Ефимович дал свое согласие на Щербицкого.

В разговоре со мной Подгорный сказал: «Петр, тебя уговорили как слона, будешь иметь большие неприятности, сам пеняй на себя». На первых порах я не очень придавал значения этим словам, хотя что-то сосало, тревожило, огорчало. Был я еще расстроен тем, что с мнением Президиума ЦК КПУ никто не посчитался, да вроде бы и я сам от него отступил. На душе был отвратительный осадок с каким-то скверным предчувствием. Впоследствии я оценил слова Н. В. Подгорного, но было поздно. А главная моя ошибка в том, что я надеялся и полагался на партийную, просто человеческую добропорядочность Брежнева и Щербицкого, а ее у них не оказалось, да, очевидно, ее никогда у них и не было.

Возвратился в Киев. В тот же день провел Президиум ЦК КПУ по кадрам, в том числе и по кандидатуре на предсовмина. Я почувствовал, что члены президиума были в недоумении и далеко не одобрительно отнеслись к этому — с их мнением не согласились, это и мне был укор. А что я мог сделать при применении политически организованного приема с подножкой? Я проиграл и чувствовал, что мои товарищи по работе тоже были этим огорчены. Партийно-советский актив республики к такому решению отнесся совсем сдержанно и даже неодобрительно. Но дело сделано, надо было работать, а работать было нелегко.

Решением Секретариата ЦК КПСС сняли с работы прославленного китобойца Соляника, предъявив ему смехотворное обвинение — неодобрительный отзыв о «руководстве», вот и все. Мы же, ЦК КПУ, даже не были привлечены к разбору «дела» Соляника, с ним просто расправились.

6–7 ноября — торжественное заседание, посвященное 48-й годовщине Октября, проходило в Октябрьском дворце. Доклад делал Грушецкий — вяло, нудно, косноязычно, неграмотно, просто стыдно было слушать. Сам не понимаю, как это можно было допустить.

Парад и демонстрация прошли хорошо, настроение у людей хорошее, никаких политических проявлений не было. Правда, в Киеве в некоторых почтовых ящиках и кое-где на улицах были обнаружены листовки с «возмущением», что идет полная русификация Украины, а мы, руководители, не придаем должного значения украинскому языку.

О том, как прошли праздники, и о листовках доложил Брежневу.

10 ноября принимал О. Т. Гончара[85], председателя Союза писателей Украины. Обсуждали вопросы предстоящего съезда писателей республики, организации литературного музея республики. О том, как отметить 75-летие П. Г. Тычины. Затем разговор зашел о И. Светличном и И. Дзюбе[86]. Гончар говорил, что это способные и талантливые молодые люди, но они имеют недостатки, с ними надо кропотливо работать, что их напрасно зачисляют в националисты, и, если мы с ними не будем работать, их можно действительно оттолкнуть. Далее Гончар сказал, что Светличный и Дзюба нигде не работают, и это их тоже тяготит.