Песня кукушки - Фрэнсис Хардинг

Архитектор откинул голову и издал очередной наивно-детский вопль, и вся комната закачалась, как колокол, толкая Тристу к темной зияющей дыре в самом центре. Архитектор пошел на девочку, а она пыталась сохранить равновесие, потому что плиты задвигались и стали на дыбы под ее голыми ногами. Архитектор казался больше комнаты, темнее сердцевины торнадо. И все же он сохранял человеческий облик, его светлые глаза пылали огнем, и руки пытались схватить ее.

Комната швыряла ее во все стороны, и она больно ударялась о стены и пол. Ее кожа рвалась, словно платье по швам. Она падала и растягивалась на полу, выкашливая броши и наперстки. Но всегда снова оказывалась на ногах, как раз вовремя, чтобы уклониться от очередной попытки Архитектора схватить ее. И не выпускала часы.

Пирамида… Это было дитя Архитектора, одно из тех мест, которые были ему больше подвластны, чем остальной мир. И все же снова и снова его пальцы хватали воздух, потому что в моменты ярости Архитектор не мог себя контролировать. «Но я слабею. Каждый прыжок требует все больше и больше усилий. Я двигаюсь медленнее. Мое время истекает…»

Еще один болезненный удар об пол. Она оказалась слишком нерасторопной, чтобы подняться. Почувствовала, как в ее волосы вцепились сильные пальцы. Триста отчаянно схватилась за руку Архитектора, а тот неуклонно волок ее к колодцу…

Его хватка ослабла, когда прядь волос превратилась в пригоршню листьев. Триста вскочила на ноги, неожиданно оказавшись с тыла своего врага. Изо всех сил она бросилась ему на спину, комната покачнулась, и они вдвоем покатились вперед. А когда расцепились, Триста упала на живот и тотчас вонзила когти рук и ног в трещины в полу, чтобы удержаться.

Архитектор же покатился дальше и мягко перевалился через край колодца. Его вопль заставил девочку свернуться в клубок и зажать уши. Он длился и длился, становясь тоньше и угасая, пока от него не остался только звон в ушах.

Триста пыталась отдышаться, лежа на каменных плитах, и смотрела на часы, которые продолжала мертвой хваткой сжимать в руке. Медленно, с трудом села, обнаружив, что солома с легким шорохом высыпается из прорех в ее теле. Когтями откинула крышку часов. Там среди шестеренок лежала маленькая прядка выцветших темных волос. Триста осторожно извлекла ее, и крошечный механизм возобновил ход.

Она закрыла глаза и представила, как призрак брата выскальзывает из хватки шестеренок и убегает, избавившись наконец от объятий зимы. Ей показалась, что мягко дунул ветер, словно вздохнул, и снова воцарилась тишина.

— Прощай, Себастиан, — прошептала она.

Архитектор заколдовал часы, чтобы они повелевали временем, а не просто были его слугой. Волосы Себастиана привязали его к часам, и, когда те остановились, он оказался в ловушке между жизнью и смертью. Но часы были связаны не только с Себастианом. Себастиан завещал их Вайолет, женщине, которая была ему дороже всего на свете. Так что они поймали в ловушку и ее, привязав к неумирающему мертвецу и его бесконечной зиме.

Тиканье часов означало свободу для Себастиана, свободу для Вайолет. Но сейчас оно отсчитывало последние секунды жизни Тристы.

«Мое время закончилось, — подумала она, когда листья посыпались перед ней, словно конфетти. — Мое время закончилось». А потом в ее сознание пробились слова Архитектора: «Часы можно научить повелевать временем, а не просто быть его слугой».

Она уставилась на часы, едва осмеливаясь додумать свою мысль. Ее время истекало, но в ее ладони лежало то, что, возможно, остановит неизбежное. Если она свяжет эти часы с собой… положит в шестеренки то, что принадлежит ей… Но что у нее есть своего? Волосы — листья, тело — обрывки чужой жизни. Все, что у нее есть, она одолжила, в точности как сказал ей во сне Гриммер. Она мусор и листья, а не живой человек.

— Но я человек! — заплакала она, и ее голос многократно отразило эхо. — Я настоящая! У меня есть имя!

Имя. Наконец ее осенило. Пальцами, все больше напоминавшими ветки, она сняла ожерелье из бусин, на котором Пен нацарапала ее новое имя. По крайней мере это принадлежит ей и только ей. Ее зрение затуманилось, Триста сунула хлопчатобумажную нитку в механизм. Шестеренки схватили нитку, нежно стиснули и… остановились.

Ее разбудили звуки. Рев машин, вибрация и грохот. Шипение песка. Выкрики и приказы. Стук механизмов, скрежет и стон металла, проверяемого на прочность.

Триста открыла глаза и обнаружила, что ей есть что открывать. В ее ладони лежали часы, и да, у нее была ладонь. Она с трудом села, ухватившись за прореху в боку. Несмотря на слабость и боль, она все еще была Тристой, которая могла чувствовать. Странная легкость в голове была готова превратиться в радость, но плохо понимала, как это делается. Ей потребовалась секунда для понимания, что означает грохот. Эти звуки производили не запредельники. Это строительный шум. Где-то снаружи обычные рабочие готовились опустить крышку на вершину пирамиды вокзала. Ее время все-таки истекало.

Она неловко поднялась на ноги, засунув драгоценные часы в карман, и побрела к выходу, время от времени нагибаясь и подбирая фрагменты своих внутренностей. Снаружи раскинулся каменный лабиринт Архитектора. «Можешь сколько угодно искать выход, — сказал ей Архитектор. — Ты не сумеешь». Но Архитектор не подумал, что Триста оставила след, хотя и против воли. Он волок ее коридор за коридором, и на его пути были разбросаны клочки и листья. Сейчас, опираясь о стены, Триста шла по ним обратно.

Она идет недостаточно быстро. Снаружи до нее доносились речи из громкоговорителя и аплодисменты толпы. Потом низкая вибрация, словно включили гигантский кран…

…который снова выключили. Воцарилось молчание, потом послышались недовольные и озадаченные голоса, они все говорили и говорили. Новые речи, на этот раз извиняющиеся. «Они остановились. Они остановились! Пен, чудесная Пен! Ты это сделала! Заставила их остановиться».

Наконец она нашла дверцу, через которую Архитектор втащил ее в лабиринт. Охваченная мучительной надеждой, она распахнула ее и замерла.

Комната за дверью была набита запредельниками. Лица, лишенные масок, смотрели на нее, и их черты были искажены злостью и горем. Во главе стоял Сорокопут, и под цилиндром его глаза пылали.

— Архитектор! — пронесся шепот по толпе. — Архитектор! Архитектор!

Триста вспомнила долгий вопль, и ее сердце упало. Они все слышали. Они знают, что случилось. Ни слезы, ни мольбы не утешат их, ведь они утратили своего героя, своего спасителя. Поэтому она не стала ни плакать, ни умолять. И взглянула прямо в глаза Сорокопуту.

— Они остановили работы, вы это заметили, Сорокопут? Пирс Кресчент не позволит им опустить верхушку пирамиды, пока не убедится, что я в безопасности. И если нет, то здание останется недостроенным. Небезопасным для всех, кто хочет здесь жить.

Неуверенная дрожь пробежала по толпе, и все лица обратились к Сорокопуту. Триста верно угадала, что в отсутствие Архитектора лидером стал Сорокопут.

Его бульдожьи черты исказились. Ей снова показалось, что она видит изогнутый клюв, который на этот раз хочет перекусить ее пополам или раздавить, как орех. Все, что ему требуется, — это сказать одно слово, и его сородичи растерзают ее. Но она поняла: это последнее, что он сделает. Он связан волшебным обещанием не вредить ей, прямо или косвенно.