Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

— Офицер, пойдем со мной. Я покажу тебе очень красивое место.

Бенкендорф, конечно, согласился, не без внутреннего трепета. Берег был пустынным, а девушка недостаточно хорошо знакомой. Не все на острове приветствовали появление русской миссии. Однако отступать поздно, тем более что девушка, не оглядываясь, пошла по тропинке. Бенкендорф, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, любовался легкой поступью, крепкими ногами и искусно сплетенными из кожаных ремешков сандалиями. Она была настолько уверена в своих чарах, что не оборачивалась. Наконец, у руины какой-то стены, быть может оставшейся здесь с времен римского владычества, она остановилась, обхватила Бенкендорфа за плечи и одарила долгим и жарким поцелуем. Если кто-нибудь подумает, что за этим что-то последовало — ошибется. Прошло несколько дней, пока в дверь к Бенкендорфу не постучала пожилая женщина, закутанная в легкую темную накидку. Задвинув пистолет за полу мундира и вооружившись кинжалом, спрятанным под рубаху, Бенкендорф пошел, куда его повели. Это оказалось совсем рядом. Там ждала девушка.

— Меня зовут Джина, — сказала она.

— Джина, — повторил Бенкендорф.

— Ты красивый, — сказала Джина. — И совсем не похож на наших парней.

Первое Бенкендорф понял, второе — с трудом.

— Почему ты робкий? — спросила Джина. — Офицеры ведь смелые люди.

Первых слов Бенкендорф не понял, вторую фразу он сумел повторить и разобрал смысл.

Когда Бенкендорф возвратился к себе, пробила полночь. Запомнилось, что девушка так и не сняла шнурка с пуговицей.

Посланница Джинны приходила за Бенкендорфом не так часто, как хотелось, но все-таки достаточно, чтобы научиться друг друга лучше понимать.

Не всегда они встречались в светелке у пожилой дуэньи. Иногда отправлялись на прогулку, сходясь в назначенном месте, и оттуда начинали свое путешествие.

Отлогие берега, негромкий шум прибоя, запах накаленной солнцем зелени, профиль девушки, бело-золотой на фоне синего с серебристым отливом моря, солоноватый вкус губ отрывал Бенкендорфа от неприглядной действительности и жестокости окружающего мира. Когда настала пора уезжать, или, скорее, — бежать, Бенкендорф намеревался заранее сообщить об этом Джине, но она знала все обо всем, и даже раньше, чем он.

— Не грусти, — сказала Джина, целуя немного растерянное лицо возлюбленного. — Мы еще свидимся.

— Когда и где? — спросил удивленно Бенкендорф, зная неожиданный и немного загадочный характер подруги.

— Там. — И Джина возвела глаза к небу. — Спасибо тебе.

«Ну, это еще ничего!» — мелькнуло у Бенкендорфа, для которого момент расставания, как для человека отнюдь не жесткого и всегда испытывавшего благодарность женщине, представлял известную трудность.

Он вынул давно заготовленный футляр и достал оттуда кольцо с недешевым и красивым камнем, пытаясь надеть на палец Джины. Но она не позволила и, показав на пуговицу, которая по-прежнему висела на шнурке среди прочих украшений, произнесла по-французски:

— Достаточно!

Она сократила минуты расставания, как только могла. Вечером дуэнья принесла маленький сверток. В нем лежало белое сердечко, сделанное из сплава серебра и меди — древних монет, которые здесь использовали для украшений. На задней стенке было вырезано по-французски: amour.

Талисман он вскоре, кажется по дороге из Прейсиш-Эйлау в Петербург, потерял, но слова Джины не стерлись из памяти.

Женщины любили Бенкендорфа, и не только за щедрость. Они чувствовали, что он был в детстве обделен материнской лаской и нуждался именно в ней. В молодости он еще не приобрел определенного цинизма в отношениях, который появляется с опытом, а это всегда подкупает даже самых нетребовательных и случайных подруг.

Аннет Дювивье принадлежала к иной породе женщин. Она не была парижанкой по рождению, но именно поэтому усвоила ухватки и приемы в общении тысяч молоденьких и миловидных девиц, которыми переполнены Большие бульвары. У нее было красивое сильное тело, крепкие ноги и весьма ограниченные музыкальные способности. С этими достоинствами лучшей профессии, чем фигурантка, ей было не добыть. Да и закрепиться в кордебалете далеко не каждой удавалось. В кордебалете свои примадонны, свои первые лица, своя борьба за место в первой шеренге или сольный номер, длящийся несколько секунд. Париж не испытывал недостатка в фигурантках, и потому, когда представилась возможность уехать в одно из немецких княжеств на годичные гастроли, Аннет тут же завербовалась. Платили не очень хорошо, но зато появился шанс сменить обстановку и попытаться устроить женскую судьбу. В Париже Аннет не ожидало ничего хорошего. Золотая молодежь, в сущности, жила в долг и не очень охотно оплачивала счета безвестных фигуранток, которым тем не менее они клялись в вечной любви. И здесь были более удачливые искательницы выгод, чем Аннет, которая все-таки предпочитала встречаться с теми, кто хоть чем-то нравился и умел заговаривать зубы — два ряда прелестных жемчужинок, которые постоянно обнажала веселая улыбка, свойственная девицам из провинции, не растерявшим еще последних надежд.

У немецких поклонников балета Аннет не пользовалась большим успехом. Ей недоставало основательности и умения готовить ужин. Ее подруга Лиз уговорила Аннет поехать проветриться в Польшу или дальше на север — в Санкт-Петербург, где легче найти работу, хотя слух о требовательности русских балетмейстеров немного отпугивал. Однако скука и дурная пища вынудили Лиз и Аннет подписать ангажемент с заезжим антрепренером, и через несколько дней они очутились на берегах суровой и неприглядной Невы. Зато в труппу их приняли сразу без всяких, околичностей, и они с удивлением обнаружили, что их уборные набиты цветами, визитными карточками и недорогими, правда, подарками. Русские умели ценить красоту, подвижность, легкую, ни на что не претендующую музыкальность и добрый нрав. Но были, конечно, и отрицательные моменты. Все танцовщицы желали сочетаться законным браком немедленно и тут же отправиться в родовую деревню. Дикая ревность офицеров осложняла общение. Получив улыбку, они требовали поцелуя. Поцелуй ободрял их, и они немедленно требовали свидания. Прогулку воспринимали как обещание неземного блаженства, причем «пистолет» и «шпага» были наиболее часто-употребляемыми словами в разговорах. В общем, русские были прекрасные мужчины, напористые ухажеры, ловкие танцоры, смелые искатели приключений в маскарадах, лихие картежники и щедрые приятели ветреных фигуранток. Все это, вместе взятое, мешало Лиз и Аннет выбрать себе почтенного и спокойного покровителя, который меньше думал бы о пылких страстях и больше о материальном благосостоянии двух девиц, ни слова не понимающих по-русски и не склонных размениваться на не сулящие прибыли отношения. Лиз и Аннет обладали французской расчетливостью и нешуточной практичностью. Они мечтали возвратиться в Париж не с пустым кошельком и не с пустой душой.

Отнюдь не бурный характер флигель-адъютанта Бенкендорфа пришелся по сердцу Аннет.