Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Арсений Александрович Замостьянов

появлялся, неизменно пожимал руки товарищам — невзирая на эпидемии гриппа, которые время от времени разгорались в СССР. Особенно сильной пропаганда гигиены была в детской среде. Одно из правил пионеров 1920-х годов гласило: «Пионер никому не подает руки. Для приветствия у него есть „салют пионеров“, а через рукопожатие можно передать заболевание». Рыков с усмешкой относился к такому «левачеству». В 1926 году в журнале «Советское фото» появилась замечательная работа фотохудожника С. Краснощекого «Пионер руки не подает». Рыков протягивает руку мальчишке в белой рубашонке, а тот стоит, как столб, и не отвечает. В стране все еще лютовали эпидемии тифа и холеры, и отказ от рукопожатий должен был снизить количество заболевших. Гигиена становилась стилем жизни — ее, как мог, насаждал и Рыков. Но в этом юмористическом сюжете он, будучи в расцвете силы и славы, играл роль незадачливого взрослого, который не успевает за прогрессом и не во всем понимает мудрого пионера. Рыков прямо или косвенно дал санкцию на такой сюжетец. Он в глубине души не обюрократился, отчасти так навсегда и остался лихим, хотя и постаревшим, недоучившимся студентом и бунтарем. Впрочем, как и большинство руководителей СССР в то время — правда, на разные лады, в зависимости от характера. Долго им пришлось привыкать и к личной охране, и к тем стенам, которые закрывали их мирок от большой жизни, пестрой и разлаженной.

Снимок стал знаменитым: он демонстрировался на выставке 1928 года «Советская фотография за 10 лет» и получил почетную награду: «За разносторонность, владение условиями съемки, жизненность и документальность снимков».

Несколько раньше не менее известной стала фотография, размещенная на обложке 22-го номера журнала «Огонек» за 1924 год: Рыков и Дзержинский — два главных советских хозяйственника — готовы к размашистому рукопожатию. Как гласит подпись, «прощаются после заседания». Такие изображения, несомненно, утепляли образы советских руководителей, превращали их в своеобразных «родственников» читающей аудитории. Показательно, что и в этом случае Рыков пропагандировал этикет рукопожатия. Кстати, и одет он, в отличие от аскета Дзержинского, по-джентльменски, в элегантной брючной паре, при галстуке. Рыков считал ниже своего достоинства подстраиваться под некий эффектный полувоенный лихой стиль, изначальным законодателем которого, кстати, был не большевик, а правый эсер, «любовник революции» Александр Керенский. Человек, над которым в Советском Союзе было принято по меньшей мере смеяться. А Ленин, как и Рыков, предпочитал скромную элегантность. Недорогие, но добротные костюмы, галстуки, пальто. Изменять этому стилю Рыков не стал. По элегантности в советской верхушке его превосходил только Георгий Чичерин — но тому, как дипломату и знатоку Моцарта, это полагалось по штату.

Рыков за работой. Рисунок Анны Леон

Чуть позже Рыков стал держаться несколько проще, в разговорах и докладах чаще вворачивал пословицы и поговорки, обращался к примерам из жизни, которые не требуют пояснений. Он умел меняться. Правда, элегантному (хотя и не франтоватому!) стилю в одежде не изменил.

Как еще граждане СССР узнавали о своем председателе Совнаркома? Конечно, помогали журналисты. Бойких и талантливых в этом отряде в те годы хватало. Они не боялись критиковать правительство за экономические неурядицы (правда, фамилию предсовнаркома при этом если и вворачивали в текст, то с уважением), но занимались и пропагандой, открывая перед читателями человеческий облик лидера — несколько приукрашенный и утепленный. Работали они профессионально и, думается, искренне: вносили свой вклад в укрепление революционной власти, в строительство «нового мира». Романтическая задача!

В журнале «Огонек», в 7-м номере за 1924 год, обложку украшал портрет Рыкова. Этого корреспондентам оказалось мало. В 10-м номере вышел обширный очерк Г. Граева «День Рыкова», который открывается замечательной фотографией Отто Шмидта «Первое заседание союзного Совнаркома в новом составе». А потом — текст с задушевной интонацией: «Рабочий день Рыкова начинается в 10 часов 30 минут. А кончается… Впрочем, кто возьмется определить, когда кончается рабочий день предсовнаркома…» Потом мы узнаем, как ценит Рыков прессу: участвует в жизни «Экономической газеты», читает ее с пометками, диктует стенографистке новую статью для этого издания… Потом Граев рассказывает о революционном прошлом Рыкова, разумеется, упуская из виду споры с Лениным. Наконец, он намекает на главную миссию Рыкова на посту предсовнаркома — во вкусе того времени: «Пролетариат берет курс на новую экономическую политику и сажает Рыкова продумывать с комиссиями пути перехода. Дни и ночи соединенный с пролетариатом невидимыми нитями, связывающими их десятки лет, Рыков намечает пути, по которым пройдет пролетариат. Сейчас Союз переживает спокойные дни, набираясь сил. Рыков сидит, с предсовнаркомовского места руководит врачеванием незалеченных еще ран»[115].

Потом — несколько эпизодов с личным оттенком. Мы видим Алексея Ивановича в библиотеке, на зимней прогулке. Узнаем, что с пяти до шести он обедает и отдыхает. Спать он ложится в половине четвертого, чтобы на следующий день снова работать до изнеможения. Завершает публикацию фотография Рыкова за шахматами, чтобы всем стало ясно, что наш глава правительства — истый интеллектуал. Кстати, в 1925 году Алексей Иванович даже принял участие в сеансе одновременной игры, который дал в Москве великий кубинский гроссмейстер Хосе Рауль Капабланка. К древней игре в Советском Союзе относились серьезно — и фотография председателя Совнаркома за шахматной доской говорила о многом. Пожалуй, более комплиментарно написать о Рыкове почти невозможно. Что и говорить, с таких материалов вполне мог бы начаться «культ личности председателя Совнаркома». Кому из читателей не хотелось увидеть главу правительства в неофициальной обстановке?

Рукопожатие Рыкова и Дзержинского. Обложка «Огонька» [РГАСПИ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 122]

В узком кругу Михаил Кольцов, редактор «Огонька», рассказывал, что вскоре после выхода этого материала его вызвали в ЦК, на Старую площадь, для разговора с глазу на глаз с генеральным секретарем. Сталин уже тогда понимал, что в известной степени «русский народ — царист» и ему необходим образ лидера, главы государства, почти сакральный. Понимал и то, что таким вопреки своему характеру, но благодаря статусу мог бы стать и Рыков. Сталин похвалил «Огонек», но заметил, что «У некоторых товарищей членов ЦК есть мнение, что в журнале замечается определенный сервилизм»[116]. Кольцов сразу все понял. Ближайший номер вышел с большим портретом Сталина на обложке, стали в «Огоньке» появляться и материалы о «днях» Калинина, Сталина и других лидеров Советского Союза. О Рыкове огоньковцы тоже не забывали, но больше не выделяли его так явно.

В двадцатые годы проявился феномен советской детской литературы — от Корнея Чуковского до неведомых молодых писателей, которые в популярной форме приучали подрастающее поколение к особенностям советского строя. Они к тому времени еще не сложились, оставались аморфными, и потому задача требовала фантазии. В 1926-м,