Платье от Фортуни - Розалинда Лейкер

– Как вы себя чувствуете, капитан Ростов? Тот лишился руки и был очень слаб, но с удовольствием ответил на ее вопрос.

– Сейчас, в этой постели, значительно лучше. Когда вы заговорили, мне показалось, я снова в Париже.

– Вы знаете мой родной город?

– Я провел там медовый месяц. Жюльетт улыбнулась.

– Париж – лучшее место для этого.

– Но почему вы так далеко от него?

– Я вышла замуж за итальянца. Можно мне задать вам один вопрос? Не встречали ли вы когда-нибудь графа Карсавина? Я знала его в Париже. Он в русской армии, мне хотелось бы знать, как он, все ли хорошо?

Офицер задумчиво наморщил лоб и покачал головой.

– Очень жаль, но это имя мне незнакомо.

Они поговорили еще немного, он рассказал о жене и детях. Уходя, Жюльетт пообещала навестить его снова, хотя Ростов лежал не в ее палате. Спускаясь по лестнице, она подумала, что на этот раз сама решила заговорить о Николае, но и сейчас чувствовала присутствие его воли.

Синьору Оттони пригласили в качестве переводчика для русских солдат, так как никто из них не говорил по-итальянски. Несколько солдат умерли, несмотря на все усилия врачей, и синьора провела с ними их последние минуты. Русские радовались возможности побеседовать со своей соотечественницей, хотя она принадлежала к тому классу, представителям которого они должны были низко кланяться. За ее мягкими интонациями и добрыми словами, простотой обращения все забывалось, а несколько человек с тяжелой контузией принимали ее за мать. Женщина надеялась, что капитан Ростов может ей что-нибудь рассказать о родственниках, бывших на фронте, но к сожалению, он и ей ничем не смог помочь. Синьора Оттони была крайне удивлена и даже шокирована тем, как откровенно он признавался в своем разочаровании в Государе.

– Он сам назначил себя главнокомандующим русской армией, результаты этого оказались совершенно катастрофическими. Из-за его некомпетентности армия понесла огромные потери. Уже погибли сотни тысяч солдат и офицеров. Трудности, которые сейчас переживает русская армия, невозможно представить. Конечно, далеко не во всем виноват Государь. Кого винить в отсутствии боеприпасов и обмундирования, недостатке провианта, в дырявых сапогах и том, что мы пытаемся сражаться с артиллерией при помощи одних штыков? А знаете ли вы, что в тылу царит страшный голод? От недостатка хлеба страдает не только армия.

– Какое ужасное и печальное положение!

– Будет еще хуже. Крестьяне не забыли старые обиды. В армии много бунтовщиков. Я знаю достаточно офицеров, чья верность Государю весьма сомнительна. И даже наши отдельные успехи в сражении с австро-германскими и турецкими войсками не способны ослабить растущее недовольство в армии и в тылу.

Синьора Оттони с молчаливым неодобрением выслушала все сказанное против Государя, сохранив слова офицера в тайне. Она лишь рассказала Жюльетт о тех трудностях, которые переживает русская армия, и заметила, как при этом помрачнело лицо молодой женщины.

Жюльетт продолжала регулярно писать Марко, зная, насколько приятно получать письма из дома. Он особенно радовался, когда жена вкладывала в конверт рисунки детей, сделанные специально для него, хотя творчество Сильваны пока больше напоминало каракули. Жюльетт не знала, когда теперь ожидать его домой.

Утром пришло два письма из-за границы и одно от Марко, его она прочла первым. В письме муж сообщал, что его, кажется, собираются перевести в другой полк, и надеялся вначале получить отпуск. На втором стоял французский штемпель. Дениза в полном отчаянии писала, что ее последняя манекенщица ушла несколько месяцев назад, так же поступили почти все швеи, они теперь работали на военные предприятия или в госпиталях. С Денизой оставались только полдюжины пожилых женщин. Немногие оставшиеся в Париже клиенты ателье теперь не меняли одежду каждый сезон, новые заказы почти не поступали. Она уже не могла выпускать бюстгальтеры по моделям Жюльетт, продававшиеся по довольно высоким ценам, ведь теперь никто не покупал дорогое белье, этот цех пришлось закрыть. Несколько ателье haute couture уже закрылись, и Дениза была не уверена, что продержится еще хотя бы месяц. Она заканчивала письмо яростной сентенцией, что немцы уничтожили дело всей ее жизни. Среди жалоб она, однако, не забыла упомянуть Жака Верне, который проводил большую часть времени на своих военных заводах, однако часто приезжал в Париж и всегда приглашал ее в рестораны, где можно было пообедать и немного потанцевать.

Третье письмо оказалось от Габриэлы и было написано более трех месяцев назад, в августе. В нем сообщалась печальная весть: Дерек погиб на Сомме и посмертно награжден военным крестом. Габриэла писала, что вся семья Дерека удивительным образом сплотилась в эти тяжелые дни, она и его мать поддерживали и как могли утешали друг друга. Маленькая дочь оставалась единственной радостью в жизни. В последних строках выражалась надежда, что война скоро закончится, и они снова увидят друг друга. Жюльетт сложила письмо и заплакала.

* * *

Страшной косой смерти продолжала выкашивать Европу война. Жюльетт и другим венецианским женщинам начинало казаться: карточки введены уже практически на все продукты, или их поставляют в таком количестве, что, если не пойти на рынок или в магазин рано утром, у тебя не будет ни рыбы, ни овощей, ни фруктов, не говоря уже о мясе. Они понимали, такая картина во всех воюющих странах, даже в Германии женщинам приходится считаться с дефицитом самого необходимого.

Многие иностранцы в Венеции сталкивались и с другими трудностями, помимо нехватки продуктов. К их числу относились Фортуни и его мать. Не в состоянии воспользоваться своими денежными вкладами за пределами Италии, они оказались в крайне тяжелом положении. Донье Сесилии пришлось расстаться с частью антиквариата, синьора Оттони была вынуждена перебраться в совсем маленькую квартирку, а самому Фортуни не оставалось ничего, как продать одно из своих главных сокровищ.

– Неужели рисунки Гойи? – в ужасе воскликнула Жюльетт, когда Генриетта заговорила об этом. Однажды он показал ей эти рисунки, каждый из которых был удивительным произведением искусства, на каждом лежала печать гения.

– Да, – Генриетта глубоко вдохнула, положив руки на инкрустированный столик. – У него не было выбора. Все мастерские закрыты, магазин пока работает, но почти нет покупателей, единственный продавец – это я, – она огляделась вокруг, окинув взглядом большую комнату, в которой они сидели. – Как здесь теперь тихо! Помнишь, как, бывало, сюда сходились целые толпы гостей в то прекрасное довоенное время?

– Да, в самом деле. Помню также, как американские друзья уговаривали дона Мариано поехать в США, когда война еще только начиналась, и продолжить работу там. Как он, не жалеет?

– Эти предложения поступали тогда в связи с необычайным успехом выставки его моделей в Нью-Йорке. Но он ни о чем не жалеет. Несмотря ни на что, принял решение остаться в Венеции.

– Дон Мариано – удивительный человек. Он все еще занимается разработкой новых моделей?