Я иду - Сергей Попов

Несмотря на то, что нас в любую секунду могли сцапать Тени – наступило их долгожданное время охоты, – Айс шел уверенно, но осмотрительно: иногда мог неожиданно сбавить ход, прислониться к какому-нибудь дереву и какое-то время безмолвствовать, внимательно прислушиваясь к черноте. Но та, на счастье, помалкивала, лишь недовольно шумел ветер, взбивая, словно перину, подгнившие от сырости жухлые листья.

Полуголой чащей шли недолго. Уже совсем скоро он закончился и Айс вывел меня к обширной территории с величаво и грозно тянущейся высоченной – наверно, этажей в двенадцать – серой стеной, ясно выделяющейся средь ночной темени. Над ней, словно сторожевые башни мрачного готического замка, высились пулеметные вышки, оборудованные сверхмощными дальнобойными прожекторами. Их лучи неторопливо скользили по размокшей от ливней земле, рассекая тьму, плыли по покореженным обросшим от времени остовам машин, БТРов, танков, пробивались сквозь непролазные заросли. Сразу за ними виднелся сплошной сетчатый забор с витками колючей проволоки, пущенной поверху, а далее, если идти строго направо, вдруг начинал искриться и мерцать блеклыми молниями, периодически пробегающими сверху вниз. И хотя это зрелище выглядело завораживающе, приближение к нему означало смерть со стопроцентной гарантией. Костлявая же, как подсказывало сердце, ждала и за ним – там, судя по словам Айса, начиналось сплошное минное поле…

«Горизонт-26… – мысленно проговорил я, – впечатляет, очень впечатляет…»

И решил спросить:

– Когда вы это все построить-то успели? Это же столько сил нужно, времени…

– Горизонт-26 существовал еще давно, задолго до катастрофы. Это был натовский тщательно охраняемый засекреченный военный объект. Полностью автономная цитадель. Ни в каких документах о нем не найти ни строчки – все сокрыто, все под грифами. И денежки, говорят, крутились там нехилые, о чем, естественно, знали немногие, и делишки делались темные – много чего было, в общем. Так вот, эта самая крепость пережила даже взрыв Портала, сметший города в песок! Ну дыры в стенах – не без этого, – кое-где трещины глубокие, две башни осыпались – но а в целом-то все вполне себе пригодное осталось. Мы цитадель сообща восстанавливали… – Айс замученно выдохнул, будто делал это буквально на днях, – больше двух лет угробили на это, много строительных запасов на складах извели. И это притом, что на нас постоянно морфы нападали, люди погибали каждый день…

Я счел нужным промолчать.

Айс, не услышав больше ни одного вопроса, постоял, погрузившись в раздумья, словно повторно переживал то далекое время, а потом чиркнул по мне холодным взглядом и принялся спускаться с затравеневшего оврага.

– Будь осторожен, Сид, – окликнул он снизу, – под лучи прожекторов не попадайся, в траве прячься.

– Как же мы дальше-то пройдем, если уже сейчас головы не поднять?

Напарник, прыгнув в высокую траву, чуть помедлил с ответом.

– А дальше все проще будет, вот увидишь!

И, ничего не сказав, скрылся.

До метро в южной части Грултауна добрался только к ночи, когда уже не слышались ни автоматные очереди, ни взрывы, ни крики о помощи. Страшную тишину нарушал только гул полыхающих пожаров и заглушённые хрипы, изредка доносящиеся откуда-то с севера города. Но в ответ на них больше не гремели выстрелы, не грохотали пушки, не пищали ракеты, позволяя неизвестным тварям безнаказанно разгуливать по улицам и опустошать жилища. И тогда мне стало по-настоящему страшно, наверное, даже страшнее, чем тогда, когда сидел на станции среди незнакомых людей, раздавленных общим горем, и мертвецов, лежащих прямо на грязном полу. Я вдруг с ужасом осознал: бои уже никогда не возобновятся – все давным-давно мертвы, как и сам город. Мой родной город. Мой любимый город. Где родился и вырос я, дочь, когда-то любимая женщина, и еще миллионы других человек. Теперь же он пуст, обезображен до неузнаваемости и враждебен, а населяют его чуждые глазу существа, оказавшиеся сильнее нас…

Держался подальше от пылающих домов и развалин, где иногда слышались чавканье и тихие хрипы, и вскоре дошел до входа в метро с дымящимся рядом танком. У сорванных гусениц лежали двое безногих солдат, а немного правее – расстрелянная тварь с красными отростками на голове, валяющаяся в груде дробленого бетона. Но едва подошел к самой станции – понял: смертельно опоздал – она затоплено. Вода негромко плескалась, отражала желто-красные языки пламени, пепел, подтопляла дорогу, засыпанную камнями, омывала тела убитых, заваленных под обломками.

Увидев это, я с открытым ртом чуть прошел вперед и, обессиленный, сраженный, опустился на бетонную плиту, не веря глазам.

«Опоздал, опоздал… – пульсировало в голове, – Бетти, я опоздал…»

Зачерпнул горсть холодной воды, лижущей подошвы, жадно напился, смыл с лица чужую кровь, мякоть, выгарь. Вокруг разом пропали посторонние звуки, глаза и щеки горели, всего колотила крупная дрожь. Передо мной разливалось затопленное метро и казалось, что и сам медленно погружаюсь в темные воды, опускаюсь на дно, ногами касаюсь перил, потом лестницы, укладываюсь рядом с телами тех, кому не удалось выплыть, вместе с ними закрываю глаза, чтобы навсегда заснуть. Но вдруг открываю, и прямо перед собой вижу Бетти. Она улыбается, как на фотографии, глаза светятся, волосы колышутся, а маленькие ладошки тянутся ко мне, желая поскорее обнять. Но когда протягиваю навстречу руку, чтобы поймать и больше никогда не отпускать, Бетти неожиданно отдаляется, с сожалением мотает головой, прося прощения, и постепенно исчезает вслед за остальными утонувшими в непроглядной темноте подземки…

– Нет… Бетти… – закусив до боли губу, отгоняя страшные видения, тихо прошептал я. К горлу подкатывал ком, веки тяжелели. – Дочка… доченька моя… не говори мне, что ты с ними… не говори…

И уронил отяжелевшую голову в холодные руки, тихо заплакал, не находя никакого утешения. Горячие слезы текли по щекам, стекали на ладони, обжигали. Внутри все болело, нарывало, обливалось кровью, будто засыпали битое стекло, ноги сковало холодом.

– Не говори мне… – повторял без конца, – не говори мне, что ты среди них… не говори…

Вытер рукавом слезы, с трудом оторвал себя от плиты, подошел ко входу в метро, присел на корточки, тоскливо взглянув на воду. Та чуть слышно шумела, словно хотела успокоить, отвлечь от горя.

– Ты жива… – проговаривал я, искренне веря в сказанное, – не может все быть так… не должно…

Булькнуло. Поднял голову – ко мне что-то плыло. Приглядевшись, увидел маленькую бутылочку с соской и крохотную детскую туфельку. Они неслышно подплыли, стукнулись об лестницу, покружились, закачались. Вытащил, взглянул выпученными глазами, прижал к груди.

– Его-то за что?!.. – чуть слышно прокричал ненавистной воде. – Это же дитя… Ангел…

И в голос, ни кого не боясь, зарыдал…

Дальше действительно все пошло проще.

Скрытно подойдя к безопасному участку забора, неспособному убить электричеством, Айс тихонько, как доподлинный диверсант, прорезал дырку и, выждав момент, когда луч прожектора сместится вправо, первым рванул к небольшому холму. Притаившись в траве, собираясь с духом повторить тот же забег, я глянул на одну из вышек, возвышающуюся над Горизонтом-26, и на секунду представил что будет, если этот желтый жирный луч, теперь блуждающий по минному полю, все-таки заметит нас. В голове мгновенно возник рокот пулеметов, сирена, и в ужасе встрепенулся, стараясь больше о таком не думать.