Эдинбург. История города - Майкл Фрай

Шотландский закон о бедняках делал Ли ответственным за прихожан, находившихся в подобном состоянии. Однако этот закон не стал менее жестоким с 1579 года, когда был принят впервые. Даже теперь он запрещал помогать здоровым людям, которые просто потеряли работу, чтобы им не расхотелось ее искать. Выплаты, производившиеся в пользу достойных бедняков, делались за счет налогов и благотворительных пожертвований, но вольные граждане Эдинбурга по-прежнему не любили выкладывать деньги ради бедняков. Ли подчеркивал, что даже эти выплаты едва ли могли помочь делу, пусть по закону и можно бы черпать средства из более щедрого источника. Дело в том, что мир изменился с 1579 года. Тогда страной правил стабильный ритм традиционного сельского хозяйства, теперь — изменчивая природа современной коммерческой деятельности. Кризис мог приключиться и тогда, но, по крайней мере, сельское общество держалось благодаря лежавшим в его основе вековым структурам, а в городе бедняки вели слишком нестабильный образ жизни, чтобы сформировать что-то, что можно было бы назвать общиной.

В начале XIX века помощь обычно требовалась примерно тысяче человек, не попавших ни в какие благотворительные учреждения. Чтобы претендовать на пособие, приходилось доказывать, что ты родился в Эдинбурге. Однако уже в 1743 году приходы Эдинбурга объединили средства и построили большой работный дом рядом с воротами Бристо (в одном из тупичков там до сих пор сохраняется крыло этого здания). Этот работный дом стал тем местом, куда собирали нищих, чье присутствие в общественных местах было нежелательно. Даже по местным меркам вонь там была «в высшей степени тошнотворной». В доме содержалось 700 подопечных. Требования к поступавшим были весьма строгими. Во-первых, они должны были «по закону иметь право получать помощь от города как нищие», как раньше; затем принимали тех, кто мог принести с собой собственные одеяла или мебель, которых всегда не хватало; затем — сирот, затем — вольных горожан и членов их семейств в стесненных обстоятельствах, а затем уже всех, для кого оставалось место. Встречали неприветливо. Живущим в работном доме полагалось носить блеклую голубую униформу. Их кормили только овсяной кашей, похлебкой и хлебом. И все же управляющие даже при таком спартанском режиме были перегружены заботами. Мало того, что нищие были достаточно беспокойной публикой, но к ним присоединялись и пациенты, выпущенные по причине неизлечимости из Королевского лазарета и обычно кончавшие свои дни здесь, поскольку им больше некуда было идти. Под публику, неудачно названную «испорченной», был отведено большое отделение. Сумасшедших помещали с глаз долой в подвал — именно там умер поэт Фергюссон. Ничто в этом работном доме не вызывало у благотворителей желания жертвовать хоть какие-то средства.[271] Скотт в «Эдинбургской темнице» намекал на жестокость, которая была там совершенно обычным делом. Персонаж романа Мэдж Уайлдфайр часто в своем безумии говорит правду, и вот что она поет о пребывании в работном доме:

* * *

И даже это еще было не самое дно общества. На улицах оставались проститутки. Фергюссон их, конечно, знал.

В 1793 году издатель Крич сообщал, что теперь в Эдинбурге несколько сотен подобных женщин, в то время как в 1763 году во всем городе было только пять или шесть борделей: «Можно пройти от замка до дворца Холируд… в любой час ночи и не встретить ни одной уличной женщины». Ему трудно поверить. На этих страницах мы уже говорили о том, что в Эдинбурге проституток насчитывалось предостаточно, по крайней мере с XVI века, по причине того, что в городе у бедных девушек было мало возможностей заработка, а мужчин, проводивших время в столице в одиночестве по той или иной причине, было много. Однако общество признало факт существования проблемы только в 1797 году, когда в городе открыли Эдинбургский институт Магдалины, чтобы забрать проституток с улиц и сделать из них честных женщин, например прачек. Большинство бежало от работодателей, девушкам не нравилось, что те относились к ним свысока; имелись и более легкие способы заработать на жизнь.[274]

Тем временем в 1776 году (то есть посредине того отрезка времени, о котором говорит Крич), Босуэллу ничего не стоило потешить свою похоть, когда это требовалось. Он выпивал, затем отправлялся в переулки и тупички выбирать женщину. С 25 ноября того года он делал так (или собирался делать) три ночи подряд. В первый раз он «возвращался домой в пять; я встретил на улице молодую стройную шлюху в красном плаще и пошел с ней в Бэафут-Паркс [рядом с площадкой, где велось строительство Нового города] и совокупился с нею как безумный. Это было краткое и почти нечувствительное удовлетворение похоти». Во второй раз на Хай-стрит он встретил «пухленькую девку, что звалась Пегги Грант. Такой холодной ночи, как тогда, я и не припомню. Мы вышли в поле позади Реджистер-офис, и я отважно возлег с нею. Это был отчаянный риск». На третью ночь «девушка, с которой я был накануне, сказала мне, что живет в тупике Стивенлоу, и, пойдя навстречу моим желаниям, согласилась быть там примерно в восемь вечера на тот случай, если я буду проходить мимо. Я подумал, что после вчерашнего вечера не подвергнусь большей опасности заразиться, если получу удовольствие еще раз на следующий же вечер, поэтому пошел, но ее там не было». Имя совпадает не полностью, но она может быть одной из девушек из «Беспристрастного списка дам для удовольствий из Эдинбурга», ходившего по рукам в 1775 году: «Эта дама миниатюрна, с черными волосами, круглолицая, с относительно здоровыми зубами, около двадцати четырех лет от роду. Принося жертвы в храме любви, она весьма застенчива и искусна». Как бы то ни было, Босуэллу пришлось не солоно хлебавши отправиться домой к жене и маленькому сыну. Новый город оказался бы для него настоящим раем, поскольку не пришлось бы больше совокупляться под открытым небом суровыми эдинбургскими зимами. В садах Нового города было место для лачужек, а в домах — меньше окон, сквозь которые его могли бы заметить, как в Старом городе. Главный риск, по его словам, состоял в возможности заразиться венерической болезнью — и это в эпоху, когда все средства от этих болезней были болезненны и бесполезны. Умер он в 1796 году, вероятно, от вызванной гонореей почечной недостаточности.[275]