Эдинбург. История города - Майкл Фрай

Однако во время первого крупного испытания полиция едва ли покрыла себя славой. Война с Францией продолжалась двадцать лет и привела ко всяческим лишениям. 1811–1812 годы оказались особенно трудными из-за инфляции и нехватки самого необходимого. И все же большей частью жизнь шла как обычно. В канун нового 1812 года жители Эдинбурга собрались на Хай-стрит, чтобы отпраздновать это событие — как делали всегда и делают до сих пор. Однако по мере приближения полуночи из Каугейта по переулку Ниддри, подобно нечистотам из забившейся канализации, выплеснулась толпа. Недоросли-громилы, вооруженные дубинками, напали на гулявших, кое-кого сбили с ног, отобрали деньги и ценности и даже убили одного из тех, кто сопротивлялся. Им удалось отбиться и от полиции, убив одного полицейского. Впоследствии были арестованы трое заводил: башмачник Хью Макдональд, неграмотный сирота, не помнивший, сколько ему лет; подмастерье маляра Нейл Сазерленд, восемнадцати лет, и еще один башмачник, Хью Макинтош, всего шестнадцати лет. Нежный возраст им не помог. Их повесили при входе в тот самый тупик, где они забили ногами насмерть полицейского.[280]

В Новом городе такого еще не бывало. Однако беда постучалась и в его монументальные двери во время волнений, охвативших город с принятием акта о реформе в 1832 году. Когда закон был принят в Вестминстере с перевесом всего в один голос, десять тысяч людей вышли на Хай-стрит, чтобы отпраздновать это событие. Те, кто поддерживал этот акт, но предпочел остаться дома, выставили в окнах свечи. Демонстранты посчитали, что обитатели Нового города тоже должны выставить свечи в окнах. Однако, спустившись с холма, они увидели, что окна домов на Хериот-роу и Аберкромби-Плейс темны. Они собрались под темными окнами лорд-мэра и начали бросать камни. Звук бьющегося стекла раздразнил аппетит толпы. Сомервиль, работник питомника в Инверлите, тоже был там и впоследствии записал: «Это людское море, охваченное бурей, хлынуло по Королевской площади, выплеснулось на площадь Морэй, улицу Королевы, площади Шарлотты и Святого Андрея… полетели камни, со звоном сыпалось стекло, с треском ломались оконные рамы — звуки ударов, звон, треск, с девяти вечера почти до полуночи». Где бы ни появлялись, люди кричали: «Зажигайте свет реформ, долой тьму тори!» Интересы Старого и Нового города теперь казались полностью противоположными.[281]

* * *

Однако рабочий класс Эдинбурга также отличало стремление к лучшему. Во время массового исхода жителей в Новый город торговцы последовали за сливками общества, несмотря на то, что даже самые зажиточные из них могли себе позволить только жилища на задворках Нового города, где теперь торговля шла лучше всего. Многие поспешили вместо этого поселиться в промышленном поясе, который, в особенности после постройки железной дороги, проходил в горизонтальном направлении посередине растущего города. Другие переселились в новые пригороды в Гринсайде на севере или Сент-Леонарда на юге, иногда в доходные дома не лучше тех, что стояли на Хай-стрит. В еще более отдаленном будущем была основана ассоциация кооперативного строительства, занимавшаяся постройкой образцовых викторианских колоний для рабочих семей, которые все еще можно видеть у Стокбриджа, на Далри-роуд и у Лондонской дороги.

Мобильность также возросла в связи с желанием рабочих Эдинбурга обеспечить образование детям. По мере изменения настроений и атмосферы города в целом возрос и престиж еще средневековой Эдинбургской школы. Многими эта школа считалась лучшей в Шотландии, и землевладельцы, выезжавшие в город во время сезона балов и званых вечеров, традиционно отправляли туда своих сыновей; в перечне выпускников наряду с сыновьями буржуа появились отпрыски таких высокородных семейств, как Бьюкены, Долхаузи, Хоуптаун, Лодердейл и Мелвилл. В 1825 году школа в свою очередь переехала из Старого города в прекрасное новое здание, созданное по образцу храма Тесея в Афинах, на южном склон холма Кэлтон-Хилл. Однако образование стоило денег, и городской совет давно чувствовал, что надо что-то делать с теми детьми, чьи родители больше не могут себе позволить платить за школу. Еще в 1699 году совет обратился к Джорджу Клерку, регенту церкви при ратуше, с просьбой обучить столько детей, сколько он только может, например, на первый раз — сорок человек. В 1733 году городской совет основал приют для сирот, где они также получали образование. То же было сделано для детей нищих, которым пришлось вместе со своими родителями поселиться в работном доме. Кроме этого, существовали школы, учрежденные благотворительными фондами Джорджа Хериота и Джорджа Уотсона.[282]

Таким образом, получить образование в Эдинбурге было не слишком трудно, а с ним респектабельные представители рабочего класса уже могли начать путь вверх по социальной лестнице. Тому имеются подтверждения. Джордж Комби родился «в неблагоприятных условиях» — он был одним из семнадцати детей в семье пивовара. Он прошел через все круги ада шотландской школы, занимаясь зубрежкой в классе жестокого учителя, терроризировавшего учеников ременной плеткой. Родители Комби, «сознавая свою необразованность», никогда не обсуждали что-либо со своими отпрысками, но вдолбили им катехизис и заставляли подолгу просиживать в церкви. Юный Комби стажировался у стряпчего и получил профессию юриста в 1812 году, после восьми лет тяжкого труда. Он испытывал сдержанный интерес к радикальной политике и отличался всеми признаками самоучки; его общество было не лишено пресноватой приятности, но он мог бубнить и бубнить на любимые темы часами, пока слушатели совершенно не помирали со скуки. У него также не было денег, пока он не женился на дочери актрисы Сары Сиддонс; от нее они получили скромное наследство. Впоследствии Комби стал одним из основоположников френологии и написал работу «Конституция человека» (1828). Академический истеблишмент отнесся к ней с презрением. Однако в массе своей шотландцы были одними из первых, кто увлекся френологией, столь модной в викторианскую эпоху, несмотря на то, что впоследствии ей было суждено быть изгнанной на самые задворки лженауки. В дальнейшем ее вспоминали только как изучение невежами и простаками шишек на голове.[283]

* * *

Большинство до сих пор формировало свои представления о мире согласно религиозной концепции церкви Шотландии. Мало того, в стране, в которой с 1707 года формально не было собственной политической системы, ее место заняла церковь. Генеральная ассамблея могла обсуждать последние времена, но также и дела гораздо более актуальные — как управлять школами или как помогать бедным. Этим она занималась на ежегодных сессиях, проходивших в Эдинбурге в мае.

Пресвитерианский религиозный пыл сыграл огромную роль в завоевании и сохранении статуса церкви. Этот пыл со временем ничуть не угас. Народ обучали кальвинистской теологии, и он вполне способен был поддерживать дискуссию о ней, как повелось в Шотландии еще со времен Реформации. Как обнаружил социалист-утопист, сторонник социальных реформ из Уэльса Роберт Оуэн, приехавший в Шотландию в 1801 году, «даже крестьяне и рабочий класс имеют обыкновение наблюдать и рассуждать, выказывая значительную остроту ума».[284]