Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов

споры народа. Но она явилась на свет не услужливой помощницей пустых словопрений: она была средством для их распознавания и искоренения.

В средние века развитие логики сохранило и даже еще усилило силлогистический характер первоначальных руководств. Диалектика вопросов и ответов исчезла в средние века и как развлечение, и как метод исследования; но ошибки против последовательности мышления остались главными ошибками, от которых надо было охранять мыслящих людей. Каждый должен был в своих утверждениях сообразовываться с догматами Церкви. Ясное понимание точного смысла утверждения, взятого в отдельности или вместе с другими предложениями, оставалось, таким образом, важной практической необходимостью. В индуктивном силлогизме пока не было надобности, и средневековые руководства по логике касались его лишь в самой незначительной степени; дедуктивный же силлогизм и все, что имеет отношение к определению терминов, занимали преобладающее место.

Только тогда, когда наблюдение природы и исследование ее законов сделались главными предметами научных занятий, стали чувствоваться недостатки силлогистической логики. Теперь приходилось оберегать от других заблуждений, от которых прежняя логика не давала никакой охраны. Надо было предостерегать от всех ошибок, в которые легко впасть при исследовании причин и следствий.“Согласуй свои мысли друг с другом” – требовалось в век Аристотеля.“Согласуй свои мысли с авторитетом” – таков был лозунг средних веков.“Согласуй их с фактами” – вот что стало насущной потребностью новой эпохи. И вот в ответ на последний запрос и было создано то, что обыкновенно, хотя и не особенно удачно, называют “индуктивной логикой”» (Минто, с.16–17).

В завершение рассказа о логическом наследии Аристотеля могу сказать, что формальное направление логики с середины прошлого века сливается с прикладными математическими дисциплинами и в нашем веке приводит к логико-математической возможности создания овеществленного мышления – компьютера.

Логика же индуктивная, очевидно, все более тяготеет к психологизму и становится одной из основ КИ-психологии.

В отношении же всего остального наследия Аристотеля можно сказать следующее. В ходе научно-технической революции XVII века Аристотель был низвергнут, поскольку воспринимался теперь как символ схоластики. Однако, как пишет Ричард Тарнас, «если Аристотель был низложен, так сказать, формально, но дух его продолжал витать в самой атмосфере науки» (Тарнас, с.246).

Глава 4

Декарт

Разговор о Декарте Коул начинает с размышления о путях науки, то есть о парадигмах: «По крайней мере с XVII в. дихотомия между неисторическими универсальными теориями мышления и исторически локальными, учитывающими зависимость от местных условий, тесно связана с другой дихотомией, оппозицией между «естественными» и культурно-историческими науками. Взгляды Платона послужили основой для естественнонаучных теорий мышления, а культурно-исторические теории восходят к Геродоту. Исайя Берлин сравнил предположения естественнонаучного и культурно-исторического подхода к человеческой природе в трех аспектах. В соответствии с постулатами естественных наук:

(1) на всякий реальный вопрос существует единственный правильный ответ; если это не так, то либо допущена ошибка в постановке вопроса, либо есть ошибка в логике движения к ответу; (2) способ получения ответов на сущностные вопросы рационален и универсально применим; (3) решения сущностных проблем универсально истинны – повсеместно для всех и во все времена.

В культурно-исторических науках ответы на конкретные вопросы зависят от конкретных допущений и точек зрения, сложившихся в данной культуре, а способ получения ответа и само содержание проблемы или ответа не универсальны, зависят от конкретных условий. Часто считают, что культурно-историческое познание требует эмпатического понимания, которое, хотя и присуще всем людям, не является продуктом универсально применимых рациональных способов решения проблем. Существенным для различения двух путей познания является и увлеченность истории уникальными событиями, отдельными случаями, что резко отличается от направленности естественных наук на анализ повторяющихся явлений» (Коул, с.33–34).

Поскольку в этом исследовании Берлина не сказано, ради чего осуществляется исследование в обоих направлениях, какие цели эти направления ставят перед собой, то и неясно, работают ли описанные методы. А следовательно, никакого вывода из приведенного отрывка сделать еще нельзя. Это всего лишь краткое описание обоих направлений. Для меня, например, представляется принципиальным наличие такого выражения: «часто считают, что культурно-историческое познание требует эмпатического понимания». Что это значит? По-русски мы могли бы перевести «эмпатическое понимание» как вчувствование. Тема чувств – это огромное поле культурно-исторических исследований, если мы взглянем на них не со стороны психофизиологической, а со стороны мышленческой. С этой стороны чувства исторически, культурно и этнически определены.

Как поправил меня один из моих цензоров, а я показывал рукопись не только научным редакторам этой книги: «За слова “чувства этнически определены” могут и высечь. Я бы сказал: “выражение чувств этнически определено”». С одной стороны, совершенно верное добавление. Конечно, для выражения чувств у каждого народа создаются свои узнаваемые способы, отличные от способов других народов. Но когда мы говорим о вчуствовании, мы говорим не о выражении, а о понимании чувств. Способность понимать, что чувствует другой, – просто необходима в прикладной КИ-психологической работе. Когда начинаешь заниматься чувствами как прикладник, довольно скоро выясняется, что для того, чтобы выражать чувства по-разному, чаще всего надо и чувствовать по-разному.

Замечание моего цензора вовсе не случайно. Оно отражает общий уровень знаний о таком явлении, как чувства, в официальной психологии. Даже прикладники считают, что чувства или непознаваемы или изначально определены, как и способность восприятия, каким-то естественным физиологическим порогом, который пока научному познанию не поддается. Чувства частенько путаются с чувствительностью, особенно когда используется обобщающий термин «эмоции». Иначе говоря, люди по-разному чувствуют голод не потому, что они принадлежат к разным культурам или этносам, а потому, что у них разные тела, разная физиология. И только. Эти чувства, как кажется психофизиологам, этнически не различаются. Уже это сомнительно. Если бы не было разных культур, которые предписывают людям на уровне подсознания даже как ощущать, может быть, это и было бы так. Но физиология вполне подвластна сознанию. Приведу пример. «Непроизвольная рвота», как кажется, вполне физиологический процесс. Однако все, наверное, замечали, что одни, как русские прошлого века, при виде убитого теряют сознание, другие, как, к примеру, современные русские женщины, начинают голосить, а вот американцы, даже крутые полицейские, срочно бегут блевать. Все это выражение чувств, но выражение на уровне физиологическом, то есть не столько способ выражения, сколько способ хранения.

Прикладные психологи и психотерапевты стараются подходить к содержанию и выражению чувств, как к чему-то очень единому. Сошлюсь на пример видного прикладника, создателя гештальтерапии Фредерика Перлза, проводившего множество экспериментов по восстановлению чувствительности и осознаванию «эмоций». Для него тоже чувства, эмоции и чувствительность смешивались:

«Мы полагаем, что в действительности эта область представляет собой единый континуум» (Перлз, с.108).

«Отсутствие чувствительности там, где она предполагается, является, как это ни парадоксально,