Магия лета - Кэтрин Коултер

— Ты был прав, — сказала она, отстраняясь, голосом низким и как будто чужим, — я пришла заманить тебя в постель, соблазнить тебя. Вчера ночью ты оставил меня одну.

Она прижалась снова. Ладони легли на ягодицы и подняли ее.

— Я оставил тебя одну вчера, а сегодня не собирался приходить вовсе…

Он что-то добавил, очень похожее на проклятие, но за-тушненпое сознание Фрэнсис отказалось воспринимать услышанное. Она оказалась довольно высоко в воздухе и удивленно открыла глаза.

— Положи ноги мне на талию… вот так. А теперь расслабься. Дай мне войти в тебя.

Хок дрожал — но не от тяжести ее тела. По правде сказать, она казалась ему невесомой. Ему пришло в голову, что с каждым разом он хочет ее все сильнее. Он нашел вход. Она была готова, и оказаться внутри было делом одной секунды. Помедлив, Хок с силой рванул Фрэнсис вниз, насаживая на себя. Ее глаза затуманились, улыбка изумления и восторга затрепетала на губах, ногти до боли впились ему в плечи.

— О Хок!..

— Да, дорогая? Тебе нравится?

Он хотел произнести это насмешливо, легко, но уже был не властен над собой, и она неуверенно кивнула в ответ на хриплый, прерывистый звук его голоса.

— Я… я не знаю, это так странно…

Хок хотел ласково уверить ее, что она привыкнет, но не смог: в висках бешено застучало, в паху началось сладостное стеснение, предшествующее оргазму.

— Ради Бога, Фрэнсис, не шевелись!

Она послушно припала к его плечу и замерла. Ему удалось справиться с собой.

— Ты не успеешь за мной… — пробормотал Хок, сдерживаясь из последних сил. — Не шевелись!

Он был весь в поту, а дышал так, словно бегом пробежал от Йорка до Десборо-Холла. В этом полусознательном состоянии он спросил себя, "его ради утруждается, почему не доставит удовольствие только себе? Но она так послушно прижималась к нему, хотя вряд ли до конца понимала, в чем дело. И она ждала его ласк, иначе не пришла бы в его спальню «для разговора».

— Держись крепче, Фрэнсис!

Хок подошел к постели и, когда ее руки сплелись у него на шее, наклонился и сдернул покрывало. По-прежнему оставаясь внутри нее, он осторожно посадил Фрэнсис на край высокой кровати, потом опрокинул на спину.

— Ты сказала, что пришла заманить меня в постель. Ты добилась своего.

Несмотря на дурман в голове и во всем теле, Фрэнсис чувствовала что-то не правильное. Почему голос мужа звучит так, словно он зол на нее? Что она сделала?

Она содрогнулась всем телом, когда сладкое распирание внутри исчезло. Горячий рот прижался между ног.

— Хок!

— Молчи! Ты хотела этого, жена, и ты не будешь разочарована.

Он и правда был зол, больше на себя, чем на Фрэнсис, но ее возгласы и конвульсивные движения бедер заставили забыть обо всем остальном. Он слушал музыку громких стонов Фрэнсис, он упивался ее наслаждением, хотел видеть это снова и снова. И потому, вместо того чтобы снова взять ее, он решил повторить ласку.

Фрэнсис казалось, что в ней не осталось сил даже на то, чтобы шевельнуть кончиками пальцев. Судорожное, сладостное ощущение еще не успело отдалиться, растаять, когда снова пришло прикосновение, от которого она вскрикнула во весь голос. Что он делал с ней! Он был сразу везде, внутри и вне ее — его пальцы, его рот, — хотя ей казалось, что лучше быть уже не может.

Хок вновь насладился зрелищем, которое любил больше всего на свете. На этот раз он не стал дожидаться, пока затихнет дрожь ее бедер, и вошел в нее очень глубоко, с таким ощущением, словно все внутри этого податливого тела было задумано и устроено именно для него.

Хок уже не владел собой. Ее наслаждение было мощным возбуждающим средством. Он смутно сознавал, что ни в чем себя не ограничивает, что он почти жесток в своих исступленных толчках, но она не протестовала. Наоборот, она двигалась навстречу ему, тянулась сама и прижимала его еще ближе. Он чувствовал, что его затягивает бездонный омут, где на каждом витке ждет новое наслаждение. «Я не вернусь оттуда…» — подумал Хок со счастливым удивлением, и это была его последняя связная мысль…

— Я совершенно без сил, — прошептала Фрэнсис.

— Я тоже.

Фрэнсис ощущала свое тело невесомым и одновременно наполненным до краев. Усталость омывала ее мягкими волнами, навевая дремоту.

— Не оставляй меня одну, сказала она невнятно, едва сознавая, что ее укладывают на подушку и укрывают.

— Не оставлю, Фрэнсис… разрази тебя гром!

Хок притянул к себе ее — эту сладкую ловушку, — возмущенно и благодарно ощутив беззащитность и уязвимость ее тела. Фрэнсис доверчиво прижалась в ответ.

«Что ты наделала, Амалия! Твой проклятый совет превратил меня в бесхребетного слюнтяя!»

Хок поцеловал жену в лоб все еще влажный, и погрузился в забытье.

Если бы из двоих виноват был только один, ссоры не длились бы долго.

Ларошфуко

Маркиз бросил продолжительный взгляд сначала на своего насупленного сына, потом на невестку, не менее хмурую. Напряжение в комнате нарастало стремительно — казалось, оно повисло над столом невидимой, но весомой массой.

— Какой чудесный денек выдался сегодня! — наконец заметил маркиз.

Хок ограничился неопределенным звуком, несколько похожим на фырканье лошади, ужаленной оводом.

Фрэнсис вонзила вилку в ломтик яичницы. Она была в ярости, чувствуя электричество в кончиках пальцев. «Его убить мало, — думала она, — его мало искалечить! Два часа назад я проснулась счастливая, с дурацкой улыбкой на лице, чтобы обнаружить, что лежу одна в своей постели и — что уж совсем невыносимо вспомнить — в ночной сорочке, аккуратно застегнутой до самой верхней пуговки. Чтоб его черти взяли! Чтоб ему провалиться! Чтоб ему…»

Она чувствовала себя беспомощной и по уши влюбленной.

Все, хватит! Довольно он играл ею! Довольно она уступала! Больше никогда! Никогда!

А он, этот негодяй, не чувствовал по отношению к ней даже простой симпатии, иначе он не поступил бы с таким полнейшим бездушием. Подумать только, проснулся пораньше, чтобы не дать ей возможности открыть глаза на его плече! И даже одел ее, чтобы уничтожить все следы ночной интимности… возможно, он даже разглядывал ее. А она как последняя дура в этот момент видела сентиментальные женские сны!

— Когда вы уезжаете, милорд? — спросила Фрэнсис ледяным голосом, нарушая тягостную тишину.

Хок даже не поднял взгляд от тарелки с тостом, который жевал, яростно двигая челюстями.

— Уезжает? — маркиз был поражен до глубины души. — Что это за чушь ты несешь, Фрэнсис?

— Возвращение вашего сына в Лондон — вопрос нескольких дней, милорд, — продолжала Фрэнсис, поскольку Хок не собирался отвечать и сосредоточил все свое внимание на содержимом тарелки. — Не понимаю, что вас так удивляет. Для вас не секрет, что он не испытывает к Десборо-Холлу ничего, кроме глубочайшего безразличия. Впрочем, так же он относится ко всему на свете…