Отель "Гонолулу" - Пол Теру

Лайонберг тяжело вздохнул, обводя взглядом свою комнату. Каждый предмет здесь был ему укором.

— Ну, мне пора на работу, — сказала она. — Ночная смена. Надо идти.

— Я люблю тебя, милая, — тревожно выдохнул он, но было поздно. Этих слов она уже не услышала.

Ночью в постели, вынырнув из-под первой, быстро пронесшейся волны сна, он задумался. Жениться? Но у нее впереди вся жизнь. Ее молодость, этот избыток жизни и возбуждал в нем желание, и ужасал. Ей предстоит пройти еще такой длинный путь. Любовь — девчонка.

Душевное равновесие Лайонберга, прежде непоколебимое, точно бронзовая статуя на пьедестале, теперь пошатнулось. Раньше весь мир был ему подвластен, теперь этот мир заполнился тенями, непомерно расширился, пропорции нарушились. Он сделался узником в собственном доме, посреди нагромождения музейных экспонатов. Не отправиться ли в Неваду? С Гавайев путь недалек, самолеты летают в Лас-Вегас что ни день. Он разработал подробный маршрут, продумывал каждую деталь путешествия, но всякий раз останавливался на первом моменте встречи. И как быть с ее парнем?

Причиненный ущерб был невосполним. Прежде Лайонберг не ведал неудовлетворенности. Кто виноват, Рейн или он сам? Она дотронулась до него и в неразумии своем дала обещание, которое не могла сдержать. Она открыла перед ним ту сторону жизни, в которую ему не суждено больше заглянуть. Она была ни в чем не повинна. Она погубила его.

В безбожный час посреди ночи он позвонил бывшей жене в Мексику, разбудил ее, напугал. Связь была плохая, он все повторял по нескольку раз, и это еще больше сбивало бедную женщину с толку. Он твердил «Прости, прости меня», заклинал ее таким отчаянным, покаянным голосом, что она, не устояв, расплакалась.

Лайонберг знал, что надо еще раз повидать Рейн, но то, что таилось в его сердце, могло напугать ее, а ему напомнить о близкой смерти — она бы не сумела исцелить его недуг. Не было исцеления, была лишь убийственная тоска по недоступному, пустота, которую ему суждено вкушать до конца жизни. Лайонберга страшила не столько мысль, что он никогда не будет обладать Рейн, сколько необходимость жить с прошлым, которое она полностью преобразила, ибо гораздо хуже неуверенности в будущем было осознание того, что прежняя жизнь разрушена. Раньше Лайонберг мог убедить себя, будто он счастлив или был счастлив, но теперь даже призрак счастья покинул его. Вроде бы ничего не изменилось, вроде бы его жизнь даже приобрела еще одну краску, а на самом деле он шел на дно, тонул, задыхался от горя — так он сказал мне.

Ненастным днем в гостинице появился мужчина лет тридцати с небольшим, обросший буйной гривой, словно заброшенный к нам проносящимся ураганом. Я сидел в регистратуре, подменял Лестера Чена. С виду случайный гость был из местных, только гораздо бледнее загорелых туземцев и какой-то растерянный, будто прибыл из далекой страны. Грязными пальцами он расчесал волосы, покачался взад-вперед, упираясь большими пальцами ног в резиновые подошвы сандалий — это заменяло вступление к разговору, — и сказал наконец:

— Милочка тут?

Очевидно, он понятия не имел, что мы женаты. Милочка отправилась в школу за Роз, а по дороге собиралась заглянуть на распродажу. Этого я ему не сказал. Слишком он был уклончивый, скользкий, не хватало еще делиться с ним подробностями нашей личной жизни.

— Чем я могу вам помочь?

— Ищу комнату. Только мне скидка причитается.

Причитается? Нет, не стоило резко отвечать этому пришельцу, не разобравшись, что же таится за его усмешечкой. Из-под коротких рукавов футболки и из шорт торчали мускулистые руки и ноги воскового цвета, а не оттенка коры плодового дерева, как следовало ожидать. Ацтекские черты лица, яркие глаза, резко проступавшие скулы говорили о примеси филиппинской крови. Если б не дергался в нервном тике, мог бы сойти за красавца.

— Если у вас есть гавайские водительские права, я предоставлю вам тариф для кама-аина.

— Нету у меня никаких правов.

Эту фразу следовало взять на заметку — не из-за безграмотности, а из-за наводящей на размышления информации.

— Какое-нибудь удостоверение личности?

— И что мне это даст?

Я назвал стоимость номера на одного.

— Выходит, у нас проблема.

Я улыбнулся и подавил желание переспросить: «У нас?» Передразнивать мыслящих буквально и не умеющих выражать свои мысли гавайцев небезопасно. Они говорят медленно, заикаясь и от беспомощности и разочарования впадают в ярость. Вместо ответа могут попросту скосить на тебя глаза, что-нибудь буркнуть, разинуть рот, точно задыхающаяся рыба, и это надо понимать как угрозу. Эти бессловесные существа агрессивны именно потому, что бессловесны. Попробуй поболтать с ними — они воспримут это как провокацию.

Гость потемнел, снова закачался на носочках и сказал:

— Может, я зайду попозже.

— Цена к тому времени не изменится.

Я рисковал спугнуть клиента, но клиент отнюдь не казался мне перспективным. Человек, с самого начала требующий максимальной скидки, вряд ли намерен проявить особую щедрость.

— Посмотрим.

Я понял, что оценен и найден пустопорожним хаоле. Я хотел одного — чтобы этот бабуин убрался из моей гостиницы.

И тут приветственный вопль заставил меня резко поднять голову. Пуамана кинулась навстречу залетному гостю, а его лицо осветила ответная улыбка. Никогда раньше я не видел Пуаману столь радостной, не видел, чтобы она кого-то так горячо принимала. Должно быть, они приходятся друг другу родней, подумал я, ведь только родственники способны на такие излияния.

— Калани! Да неужто это ты? Вернулся! Милочка в школе, пошла за своей кеики. Скоро придет, да!

Они обнимались, постанывая от восторга, ненасытно прижимали друг друга к груди, моя теща и этот ободранный незнакомец хлопали друг друга по спине, а я стоял рядом, праздно щелкая шариковой ручкой.

— Пуамана, сестрица, классно выглядишь!

«Сестрица» — это просто обращение, никакая она ему не сестра, разумеется.

Пока они лобызались, возвратилась Милочка. Роз, проскочив мимо меня в другой конец холла, накинулась на кота Пуаманы, дрыхнувшего на плетеном диване. Милочка остановилась, явно не зная, идти ли ей дальше, пытаясь в считаные секунды угадать, как я воспринимаю сложившуюся ситуацию, но Пуамана уже вцепилась в нее:

— Вот она! Милочка, ты только глянь!

И снова обнимаются, снова эти голодные стоны. Они все перецеловались, заулыбались, засмеялись без слов.

— Вижу, ты уже познакомился с моими, — сказала Милочка.

Все трое уставились на меня, чужака несчастного.

— А это Роз, — Милочка кивнула в сторону дочки, терзавшей кота.

— Привет, паря! — теперь он готов был проявить расположение, даже дружелюбие, протянул руку, хлопнул по плечу, охотно принимая меня в семью.