Орел расправляет крылья - Роман Злотников

— И волю и вольности казацкие тоже? — хитро улыбнулся атаман.

Боярин вздохнул.

— Это — нет. Казак — человек государев. А мне своей вотчиной с государем делиться незачем. У меня с им другой договор.

— И что, — поинтересовался Перебийнос, — блюдет государь договор али как?

— На это жаловаться грех, — серьезно отозвался старый боярин. — Блюдет. Да еще и поболее, чем было уговорено… Но ты все равно подумай. У меня крестьяне живут — казакам и не снилось. Тут места глухие, русским людям друг за дружку держаться надоть. Потому я своих крестьян и сам не забижаю, и кому другому не шибко даю.

— Нет, боярин, — мотнул головой атаман. — Ты эвон, видишь, свой договор с государем исполнил, и он тебя не обидел. А у меня тоже с царем-батюшкой договор имеется. Так что — прости, не останусь…

За ночь шторм подутих, и к утру в бухту, где пристала лодья атамана, подтянулось еще два десятка лодей. К тому моменту успели нарубить в сосняке лапника и соорудить малые навесы от дождя, под коими укрылись бабы и детишки. Атаман всю ночь и день до полудня проторчал, вглядываясь в море, на мысу, на коем был разведен костер. Но более никого не появилось. Когда к нему поднялся его старый соратник еще по Сечи есаул Микола Переоридорога, Андрий тяжело поднялся с камня и шумно вздохнул.

— Сгинули, видно… Ну да немудрено, лодьи-то из сырого леса ладили…

— Не хорони пока казаков, — отозвался есаул. — Наши-то тоже из сырого леса ладили. И ничего, выдержали. Наловчились уже. За все время пути уж третий раз лодьи себе ладим. И все из сырого леса. Найдутся… — Он осторожно взял атамана за локоть. — Ты бы, батько, спустился. Бабы там зерновой каши наварили с тушенкой. Поесть бы тебе…

Атаман скрипнул зубами.

— Эх, надоть было по реке и далее спускаться! А я дурак… — И он с горечью рубанул рукой.

Быстро двинуться далее вниз по Амуру не удалось. Потому как у бояр начались шибкие дела с журженями, и они упросили казачков задержаться хотя бы до осени и помочь отбить напасть. А взамен обещали поделиться рухлядью и снабдить не токмо провиантом, как то было указано в грамотке, но еще и семенами, а также и птицей с животиной на развод. И атаман порешил остаться. Но осенью также в путь не двинулись, потому как много казаков оказалось поранены. Журжени дрались дюже свирепо. Слава богу, погибших за все лето оказалось только семеро. Среди них и Наливайченко, коему, похоже, без его молодой жинки и свет белый стал не мил. Ох, чего бабы с казаками-то делают… Так что в путь тронулись лишь следующей весной, взяв добро припасов и всего, что было обещано. Тем более что к боярам на помощь из сибирских городков и острогов набежало дюже охотников, коим царь обещал добро заплатить. Впрочем, сотни полторы из них, прослышав, куда идут казаки, решили присоединиться к ним и идти искать этот остров. Про царя ходило много диковинных слухов, и они посчитали, что там едва ли не земля обетованная, коли государю про нее ведомо стало. Не иначе Пресвятая Богородица ему на ушко о сем шепнула. Ну как обычно… Но и без этих прибившихся к казакам охотников у бояр оказалось добро воинских людей. А тут еще прошел слух, что сюда на помочь должно вот-вот двинуться великое царское войско… От каких известий атаман и казаки только еще более укрепились в своей решимости исполнить все, что царь-батюшка им повелел. Небось и их он тако же не бросит, как тех, кто ныне по Амуру-реке сидел…

Амур оказался рекой коварной. Казаки изрядно намучились, стаскивая с мелей свои тяжелые лодьи, в кои загрузились со всем скарбом и живностью. Так что когда в одном из селений народца, коий именовался дючеры, выяснилось, что до «большой воды» по реке еще идти и идти, а ежели напрямик, то близко, а на побережье, мол, как раз и живет тот самый народ айну, коий непременно знает, где тот самый остров Сахалин, все единодушно порешили, что пора, мол, и ноги размять. Тем более что дючеры говорили, что там-де ближе к устью живут иные народы, кои всех прохожих и проезжих шибко стрелами бьют и вообще им всякие иные напасти творят.

Но то «близко» оказалось совсем не так и близко. К «большой воде» казаки с проводниками шли почитай три недели. Но зато, когда вышли и отыскали тех самых айну, оказалось, что те на самом деле знают про остров Сахалин. А на вопросы, где он расположен и далеко ли до него бо близко, тыкали рукой на море и, точно так же как дючеры, бормотали как попугаи — близко, близко…

Однако наученные горьким опытом казаки лодьи принялись ладить со всем тщанием. У этих нехристей-то «близко» — совсем не то «близко», что в далеком Чигирине. Поэтому от греха… На их беду, все это время погода стояла прекрасная, и казаки расслабились. Сладив лодьи, они еще раз поспрошали направление на этот загадочный остров Сахалин, а потом загрузились в лодьи и отплыли. А спустя полтора дня после того, как они вышли в море, начался шторм…

К концу недели выяснилось, что прав-то оказался Переоридорога, а не атаман. Потому как на шестой день после того, как они пристали к этому берегу, с мыса, на коем теперь постоянно горел костер и стояли дозорные, закричали, что видят лодью, идущую вдоль берега. Атаман, только прилегший чуток отдохнуть от навалившихся на него забот по хотя бы малому обустройству на новом месте, ибо даже если эти места и не были тем островом, до коего им царем-батюшкой велено было добраться, двигаться дальше сразу все одно было невозможно, выскочил из шалаша в одном исподнем. Вскинув к глазам ладонь, он впился взглядом в водную гладь и, не обнаружив никого, уже совсем было набрал в легкие воздуха, чтобы выругаться на нерадивых дозорных, как вдруг из-за мыса, грузно переваливаясь на волнах, выплыла идущая на веслах лодья.

— Глянь-кась, Остап Онищенко на рулевом весле, — тут же определил Переоридорога. — Ну что, батько, я тебе баял? Живы наши, точно…

Так оно и оказалось. В той бухте, в коей пристал Онищенко, сбереглось еще шестнадцать лодий. А чуть попозднее сыскали и большинство остальных. Недосчитались только около одиннадцати лодий. О них поскорбели, но недолго — надо было обустраиваться.

Местных отыскали быстро. Это оказались все те же айну, коих уже все свободно отличали от остальных насельников здешних мест по густым, почти как у русских, бородам. На вопросы насчет Сахалина айну кивали головами и указывали куда-то в сторону моря. Но ничего более понятного от них добиться не удалось. В конце концов Перебийнос плюнул и решил считать Сахалином тот остров, на котором они высадились. Это остров? Остров. Айну здеся живут? Живут. На вопросы о Сахалине головой кивают? Кивают. Так что еще надо? Но на самом деле это были отговорки… Атаман просто боялся еще раз выходить в коварное море на утлых лодьях из сырого дерева…

В этот год ничего посеять не удалось. Зато удалось уговориться с айну, страдавшим от набегов неких «ся-муря», о том, что те станут выделять им пятую часть добычи, улова и урожая, коий, правда, был весьма скудным, потому как айну жили по большей части охотой, рыбной ловлей и собирательством, ну да нехристи — что с них взять, взамен на защиту от этих самых «ся-муря». Для чего атаман с есаулами две недели с лишним ходили вдоль берега, выбирая места, где ставить остроги. Потому как селиться всем вместе было шибко неудобно. И от этих самых «ся-муря» защитишь токмо горстку айну, да и на самих окрестных айну тяготы большие. Всего решили заложить десять острогов, в коих поселить от двух до двух с половиной сотен казаков с семьями, и еще заложить по нескольку хуторов вокруг.