Первый блицкриг, август 1914 - Барбара Такман

В одиннадцать часов вечера прибыл лейтенант Спирс после спешной поездки в штаб 5-й армии и сообщил горькую весть — генерал Ланрезак выходит из боя и отводит армию на позиции, находящиеся в тылу англичан. Реакция Спирса на решение, принятое без консультации с англичанами и не доведенное до их сведения, была подобна поведению полковника Адельберта, когда тот узнал о намерении короля Альберта отойти к Антверпену.

Отступление Ланрезака, в результате которого английские экспедиционные войска как бы повисали в воздухе, ставило их в крайне опасное положение. На поспешном совещании было решено отвести войска немедленно, как только будут составлены приказы на отступление и доставлены войскам. Задержка с доставкой приказа Смит-Дорриену, выбравшему странное место для своего штаба, стоила потом многих жизней.

Штаб корпуса расположился в скромном частном загородном доме, называвшемся весьма напыщенно Шато-де-ля-Рош у Сар-ля-Брюйера, он был на хуторе без телеграфа или телефона, на малозаметной проселочной дороге, найти которую было трудно и днем, не говоря уже о середине ночи. Даже Мальборо и Веллингтон не пренебрегали более удобным, хотя и не очень аристократическим помещением для штаба, но всегда на главной дороге, один в аббатстве, а другой в таверне. Приказ Смит-Дорриену должен был быть доставлен на автомобиле и достиг его только в три часа утра, в то время как корпус Хейга, не участвовавший в бою, получил свой приказ по телеграфу часом раньше и был готов к отступлению до рассвета.

К этому времени подтянулись два германских фланговых корпуса, атака немцев была возобновлена, и отступление II корпуса, находившегося накануне весь день под огнем, проводилось снова в тех же условиях. В суматохе один из батальонов так и не получил своего приказа и сражался до тех пор, пока не был окружен, а его солдаты убиты, ранены или взяты в плен. Удалось уйти только двум офицерам с двумястами солдатами.

Так закончился первый день боя для англичан, не сражавшихся с европейским противником с Крымской войны и не ступавших на европейскую землю со времен битвы при Ватерлоо. Разочарование было горьким: для I корпуса потому, что он спешил в пыли и по жаре на позиции, а теперь шел обратно, практически не сделав и выстрела, а для II, гордого своей стойкостью перед прославленным противником и не знавшего ничего о его превосходящей силе, об отходе 5-й армии, из-за непонятного приказа на отступление.

И для Вильсона это было «жестоким» разочарованием. Он обвинял во всем Китченера и кабинет, пославших четыре дивизии вместо шести. Если бы были посланы все шесть, заявил он с той великолепной неспособностью признавать ошибки, которая потом сделала его фельдмаршалом, то «это отступление было бы наступлением, а поражение — победой».

Самоуверенность и легкомыслие Вильсона начали таять, а Джон Френч впал в уныние. Пребывание во Франции всего лишь немногим более недели с невероятным напряжением, беспокойством и ответственностью, к которым добавилось несправедливое отношение Ланрезака, а также крушение планов в первый же день сражения расстроили его и разочаровали. На следующий день он закончил свой доклад Китченеру предложением: «Я полагаю, что следует обратить серьезное внимание на защиту Гавра». Гавр находился в устье Сены, почти в ста пятидесяти километрах к югу от первоначального места высадки в Булони. Френч уже начал подумывать о возвращении.

Так закончилось сражение за Монс. В качестве первого участия Англии в том, что впоследствии стало Великой битвой.

Ей ретроспективно были приданы все качества исключительности и в британском пантеоне было отведено место, равное битвам при Гастингсе и Ажинкуре. Создавались легенды, подобно легенде об ангелах Монса. Все живые были храбрецами, а все мертвые — героями. Составлялись хроники каждого полка вплоть до последнего часа и последней пули, пока битва за Монс не засверкала через туман такой доблести и славы, что уже казалась победой. Нет сомнения, что под Монсом англичане храбро сражались, лучше, чем некоторые французские части, но не лучше и многих других, не лучше бельгийцев у Эелена, или «турков» у Шарлеруа, или не лучше бригады генерала Манжина у Онё.

Сражение, до того как началось отступление, продолжалось девять часов, в нем участвовало две дивизии, или 35 000 английских солдат, было потеряно 1600 человек, продвижение армии фон Клюка было задержано на один день. Во время «Приграничного сражения», частью которого являлась битва за Монс, семьдесят французских дивизий, или около 1 250 000 человек, участвовали в боях в различных местах и в разное время в течение четырех дней. Французские потери за эти четыре дня достигли 140000 человек, то есть вдвое превосходили численность всех британских экспедиционных сил во Франции в то время.

После Шарлеруа и Монса Бельгия лежала покрытая обломками от разрушенных домов и изуродованная следами боев. Грязная солома, которую солдаты использовали для постелей, валялась на улицах вместе с рваной бумагой и окровавленными бинтами.

«И над всем этим — запах — писал Уилл Гервин, — о котором не упоминает ни одна книга о войне. Запах полумиллиона немывшихся людей… Он висел над каждым городом, через который прошли немцы».

С ним смешивался запах крови и лекарств, лошадиного навоза и мертвых тел. Предполагалось, что убитых будут хоронить свои же войска ночью, но часто трупов было слишком много, а времени слишком мало, поэтому его не оставалось для мертвых лошадей, чьи трупы валялись, раздутые и зловонные. Бельгийские крестьяне, пытавшиеся расчистить свои поля от мертвых, после того как прошли армии, были похожи на тех, с лопатами, изображенных на картинах Милле.

Среди трупов валялись и останки «плана-17», и яркие обрывки французского полевого устава: «…французская армия отныне не знает другого закона, кроме наступления… только наступление ведет к положительным результатам».

Жоффр, стоявший посреди обломков всех французских надежд, под бременем ответственности за катастрофу, за поругание границ Франции, за отступающие или еще сражающиеся армии, оставался непонятно спокойным. Немедленно свалив вину на исполнителей и отпустив грехи составителям планов, он сохранял полную и непоколебимую уверенность в себе и Франции и в том, что, поступая так, выполнил важное и единственное требование, так необходимое в грядущих днях всеобщего бедствия.

Утром двадцать четвертого августа, сказав, что «от фактов не уйдешь», он сообщил Мессими: армия «обречена на оборонительные действия» и должна держаться, опираясь на свои укрепленные позиции, стремясь измотать противника, и ждать удобного момента для возобновления наступления. Он немедленно взялся за устройство оборонительных рубежей и подготовку перегруппировки своей армии, чтобы создать массу, способную перейти в наступление с оборонительной линии, которую он намеревался создать на Сомме. Его ободрила телеграмма от Палеолога из Петербурга, и он надеялся, что немцы в любой момент снимут войска с западного фронта, чтобы противостоять угрозе со стороны России. Даже накануне катастрофы он с нетерпением ждал начала движения русского «парового катка». Но вместо этого пришла немногословная телеграмма, сообщавшая, что в Восточной Пруссии улаживаются «серьезные стратегические проблемы», и обещавшая «дальнейшие наступательные операции».