Ты никогда не исчезнешь - Мишель Бюсси

его осторожную езду. Он любовался лесистыми уступами Шодфурской долины, вулканическими дайками, которые высились над деревьями, словно окаменевшие лесники, притормозил, проезжая мимо пустой парковки «Мельницы», окинул взглядом бетонные опоры заброшенной горнолыжной станции, как будто откуда-то могли вдруг высыпать на дорогу призраки, целые семьи с лыжами на плече или сноубордами под мышкой.

Шоссе петляло дальше, играя в прятки с рекой. Уже виден был Фруадефонский мост, серые дома, Источник душ.

Когда он припарковался во дворе фермы и открыл дверцу машины, равелевские гобой д’амур и флейта едва не получили сердечный приступ в до мажоре. Том и Габриэль устроили перед фермой сцену из нескольких деревянных поддонов, сложив их один на другой. Нектер застал концерт в самом разгаре, толпа зрителей состояла из трех спящих котов и десятка переполошенных кур.

Мальчики исполняли нечто среднее между рэпом и роком — во всяком случае, Нектер назвал бы это так. Насколько он в этом разбирался...

— Вы с ума сошли! — крикнул секретарь мэрии. — Санси проснется!

— Хорошо бы! — заорал Габриэль в микрофон.

Они еще и усилитель подключили. Том аккомпанировал другу электрическим риффом, который имитировал извержение вулкана.

— Я тестирую свой подарок! Слышишь, Ники? Эту лиру-гитару, этот адский звук?

Нектер улыбнулся. Никогда еще он не видел Тома таким счастливым. Когда Мадди подарила ему этот инструмент, он на радостях едва не задушил ее в объятиях. Лира-гитара стала лучшим подарком за все десять лет его жизни. Пусть даже он играл на ней не пойми что.

— Что за безумная музыка? — спросил Нектер.

— Hegoak, — с гордостью ответил Габриэль. — Баскский гимн, только мы его переделали, используя партитуры Эстебана.

— Он был первопроходцем! — подхватил Том. — Он понял, что будущее — за лирой-гитарой.

И оба дружно, Том на струнах, а Габи криком, выдали, приведя в негодование кур: Hegoak ebaki banizkio!

Если бы я подрезала ему крылья! 86

Нектер закрыл за собой входную дверь. Уставившись на два букета, я сказала докторским тоном, не допускающим никаких возражений:

— Ники, это очень мило, но совершенно не вовремя. Амандина наверху, в своей спальне, и у нее только что начались схватки. А ты ее знаешь — и речи не может быть о том, чтобы рожать не дома!

— И правда, — вздохнул Ваян, стоявший тремя ступеньками выше. Поверх своей безупречной белой рубашки он надел поварскую куртку. — Сейчас не время.

Я оглянулась на своего любимого психотерапевта.

— Ваян подежурит первым, я приглашена на концерт.

Ваян проворчал, призывая Нектера в свидетели:

— Боюсь, я, не дочитал до конца должностную инструкцию, «повитуха» там было написано очень мелким шрифтом.

— Не скромничай, ты как-никак десять лет изучал медицину.

Мы переглянулись, как два беззаботных интерна. Я поднялась на пару ступенек, чтобы его поцеловать. Всего раз, потому что надо идти слушать, как поет Габриэль.

Нектер поставил один букет в вазу на буфете и мялся, держа в руке второй и глядя на нас.

— Ники, тебе больше нечем заняться?

— Да есть...

Поскольку он не сдвинулся с места, я подошла к не­му:

— А второй букет для кого?

— Так... для... Астер...

Я открыла дверь кухни:

— Так чего ты ждешь? Иди дари.

И за секунду до того, как я захлопнула за ним дверь, Нектер успел спросить:

— Может... хотите чаю?

Хлоп!

Я направилась к выходу. Габриэль ждал, я обещала, что приду его послушать.

— Мадди? — Ваян так и стоял на лестнице. — Мадди... Может, стоит сделать тест ДНК?

Тест ДНК? У меня сердце оборвалось. Неужели все по новой?

Глядя на закрытую дверь в кухню, Ваян прошептал:

— Надо бы взять по волоску у Астер и Нектера. Хотел бы я знать, эти двое — в самом деле брат и сестра?

Я вышла во двор. Мальчики были на самодельной сцене. Я долго смотрела на Габриэля.

Габи...

Меня переполняла гордость.

Гордость за его поступок, на который не решился бы никакой другой десятилетний мальчик; я гордилась его упрямством, гордилась тем, как он поет, как смеется, как скачет по сцене; я гордилась тем, что он нашел себе друга Тома, а я нашла ему отца; я гордилась, как гордятся все матери.

Словно почувствовав мой взгляд, Габриэль перестал петь, обернулся и улыбнулся мне. Ты не похож на Эстебана, Габриэль, у тебя с ним куда меньше сходства, чем у Тома, и все же...

Я люблю вас обоих, Эстебана и тебя, теперь я в этом уверена, я люблю вас одинаково.

Эстебан останется жить в моей памяти, но ты, Га­би, — ты мое настоящее и мое будущее.

Возбужденный, нетерпеливый, мой сын, подпрыгивая, протянул мне микрофон:

— Мама, иди сюда, спой с нами! 87

— Это тебе, Асти. Единственной женщине в моей жизни!

— Спасибо, Ники.

Астер с нежностью взглянула на брата, взяла букет и уткнулась лицом в дудник и лесные фиалки. Потом стала искать кувшин, чтобы продлить, насколько можно, жизнь срезанным цветам, — казалось, она разговаривает с каждым стебельком, с каждым лепестком. Нектер рылся в ящиках и перебирал банки в поисках хоть чего-нибудь, что можно заварить.

Тонкое искусство тянуть время. Старинный обы­чай.

Сверху все чаще доносились крики. Стены были довольно тонкими, а измученная Амандина, отбросив всякую гордость, орала от боли.

Нектер нашел на дне какой-то банки засохшие палочки корицы и сморщенные листья шелковицы.

— Пойдет? Как ты думаешь?

Астер прервала беседу с медуницей:

— Кто пойдет? Ребенок?

— Да нет, дурочка! Я про красную адскую воду. Про переселение душ. Пойдет дело? Как ты думаешь, достаточно тех нескольких капель, которые проглотила Амандина?

— А как ты думаешь?

Нектер медленно раскрошил на ладони корицу, принюхался.

— Я думаю, что люди делятся на две группы. Одни, как и я, довольствуются тем, что видят, слышат, осязают, что чувствуют запах и вкус, другим этого недостаточно. Им, как и тебе, необходимо верить, что до жизни или после смерти есть еще что-то, невидимое, бесцветное. А дальше — все религии стоят одна другой, и все суеверия тоже, ад, рай, реинкарнация...

Раздался крик, куда более громкий, чем прежние.

— Ребенок на подходе, — тихо сказала Астер.

Нектер приблизился к ней, не отрывая глаз от медного украшения на шее у сестры. Спирали уналоме бесконечно вращались, будто вовлеченные в вечное движение.

— Асти, ты мне не ответила. Как ты думаешь, переселение душ произошло? Будут у малыша глаза серо-голубые, как у Жонаса?

— Разумеется, — подтвердила Астер, целуя лепестки аквилегии. — И еще он, едва родившись, заговорит на баскском!

Нектер улыбнулся, сдунул с ладони коричные крошки и продолжил на фоне крика, который теперь уже почти не смолкал:

— И займется серфингом? Будет красивым и слегка туповатым?

— Он будет терзать женщин, — задумчиво произнесла Астер. — И улетит, как птица.

Нектер покачал головой и нахмурился.

— Ты в самом деле думаешь, что ей надо было пить эту твою водичку?

Они помолчали во внезапно наступившей тишине, напоенной запахами цветов и пряностей, потом Амандина закричала в последний раз — теперь от счастья.

И следом раздался крик младенца.

— Это точно был баскский! — сказал Нектер.

Астер склонилась к валериане, будто делясь с ней каким-то секретом.

— Не смейся, Ники. Да, я думаю, что переселение душ произошло. Допустим, ты