Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

вероятно, неверном, но особенно интересном прочтении современной космологии - лишь наполовину соответствуют синтетической диалектике.

Но если природа активно не дает нам, пассивным реципиентам, никаких оценок, то и возможное будущее исчезновение Вселенной тоже не дает, поскольку аннигиляция определенно также является частью природы, которая, согласно Брассье, молчит. Синтетизм, таким образом, основан на еще более радикальном нигилизме, чем у Брасье, поскольку его пустота еще глубже и, прежде всего, лишена брасьеровской точки опоры для принятия желаемого за действительное на одной из скользких граней Атеоса. В рамках синэтологии как таковой экзистенциальный опыт - независимо от того, имеет ли он фоном травму исчезновения или нет - не предлагает никаких возможных ценностей. Прозрение, которое приходит к нам, когда мы доводим атеизм до крайнего предела, заключается в том, что ценности действительно должны быть созданы строго ex nihilo. Это и есть радикальный атеизм, диалектический поворотный пункт, где полностью обоснованный нигилизм, как пресловутый уничтожитель всех исторических ценностей и оценок, превращается в утвердительный синтетизм.

Вместо органона вымирания Брасье синтетическая этика основывается на классической аксиоме Зороастра: Этическая субстанция человека - это его мысли, его слова и его действия, причем именно в таком порядке. Только на основе радикального создания идентичности этика обретает свой след. И на чем же основывается этот этический принцип, если не на бытии или небытии самолюбия? Только то существо, которое любит себя таким, какой оно есть, исходя из грубо логического и этического принятия себя, а не на основе какой-либо сентиментальной и ненадежной эмоциональной страсти, может действовать этически корректно. И тогда этическим маяком становится выживание, основанное на принципе максимизации экзистенциального удовольствия - наиболее ярко проявляющегося в религиозном экстатическом состоянии, которое синтетики называют бесконечным сейчас, - а не на каком-либо преждевременном подражании предполагаемой будущей всеобщей аннигиляции.

Ницше, отец европейского нигилизма, как ни странно, идет в противоположном направлении по сравнению с Брасье и вместо этого утверждает этику, основанную на сопротивлении природе. Он противопоставляет культуру природе и находит сердце übermensch в своего рода эстетике сопротивления - но не без предварительного столкновения человека с его глубокой животной природой - этический поворот, который исследуется и применяется в совершенстве его французским преемником Жоржем Батаем, который, со своим обширным атеологическим проектом в 1950-х годах, в свою очередь, является одним из главных источников вдохновения Лакана и, очевидно, также синтетизма. Согласно Ницше и Батаю, именно противостоя естественному - выживая, а не подчиняясь - человек обретает свою собственную этическую субстанцию. Так что если Вселенная действительно находится на пути к окончательной смерти и исчезновению, ницшеанским ответом на такое положение дел может быть защита выживания против исчезновения как нормы каждой мыслью, каждым словом, каждым поступком. Таким образом, Ницше с его богатством трагических героев является этиком выживания par excellence. Он противопоставляет принцип максимизации экзистенциального удовольствия стремлению Брасье ускорить и воплотить в жизнь желающий смерти мазохизм подсознания.

Философия Брасье действительно прочно опирается на краеугольные камни синтеологии - Атеос, Энтеос и Пантеос (ему не хватает только утвердительного запуска Синтеоса). Он прав, говоря, что этот нигилистический фундамент следует понимать как великое историческое достижение, своего рода коллективное интеллектуальное созревание, а не как прискорбную духовную катастрофу. Но поскольку мир Брасье - не что иное, как возвышенная физика, и он, в отличие, например, от Алена Бадью, не принимает во внимание способность человека создавать истину посредством поступка, он также открывает путь для встречного вопроса о том, означает ли его собственный нигилизм конец истории. И здесь у Брасье нет однозначного ответа. Его фрейдистская космология даже не верифицируется в рамках физики. Достаточно - в манере Нильса Бора - рассматривать время как реальную константу физики, в индетерминистской, а не детерминистской вселенной, чтобы затянувшийся апокалипсис Брасье рухнул.

Что синтеология добавляет к ультранигилизму Брасье, так это то, что она проводит линии от основания, построенного вокруг трех основных понятий, вверх к вершине синтетической пирамиды. Таким образом, она добавляет к мировоззрению человека его эмоции и творчество, а также, как это ни парадоксально, включает в себя либидинозное философствование самого Брасье, движущую силу которого Брасье никогда не сможет объяснить, исходя из своей ограниченной атеологической модели. Речь идет об эмоциях и творчестве, которые, казалось бы, подавленный или злобный Брасье не испытывает или пытается игнорировать. Синтеос - это высоко осознанное творение Бога, чувство удивления и уверенности человека по отношению к фундаментальному треугольнику синтетической пирамиды, на который он опирается с помощью логической веры. Это видение человеком нового и иного будущего, утопии, по отношению к его нынешней экзистенциальной ситуации, и оно строится поверх его устоявшегося знания о фундаментальной природе существования.

Брасье на самом деле понимает травму исчезновения, но он явно борется с шоком утверждения, который следует за осознанием собственной смертности. Поэтому Nihil Unbound застревает в категории протосинтеза. Эта впечатляющая в иных отношениях философская работа, эта совершенная атеология, замирает в одном из трех нижних углов синтетической пирамиды, не в силах подняться к вершине. Брасье утверждает, и это вполне обоснованно, что Атеос - это грозный двигатель Вселенной, но он сам не запустил этот двигатель и не позволил увлечь себя путешествием внутри синтетической пирамиды. И объяснение этому, как это часто бывает с философскими заблуждениями, психологическое. В своем стремлении встать вне реляционистской вселенной в качестве нейтрального наблюдателя Брасье упускает из виду, что такое психологическое отчуждение для философа так же невозможно, как и соответствующее физиологическое отчуждение для физика. Неадекватность Брасье заключается в том, что ему не хватает океанического чувства, которое является наградой для подлинно партиципаторной философии. Следовательно, духовная работа синтетиков направлена на достижение и последующее поддержание этой океаничности.

Утопия - это Бог, называемый Синтеосом, а ядро Синтеоса - экзистенциальный опыт растворения эго и единения с Единым, единицей существования. Здесь синтетизм покидает классическую философию и вступает в мир теологии. Ибо шаг от иллюзорной экзистенциальной индивидуальности к значительно более достоверной экзистенциальной океаничности требует выхода из философии как трансцендентального тотализма, чтобы перейти к теологии как имманентному мобилизму. Поэтому ролевая модель Брасье Франсуа Ларюэль называет спекулятивный тотализм Гегеля вершиной истории философии, поскольку тотализм - который Гегель сначала завершает, а затем диалектически разворачивает - в своей основе является сущностью философского упражнения. Если это так, то мобилистское мышление должно использовать теологию как оружие для того, чтобы изменить курс философии, отказавшись от ее зацикленности на исчезновении. Поскольку, очевидно, требуется теологический диалектический разворот, чтобы вновь ввести эмоции человека в качестве решающего фактора - или, выражаясь синтетическим языком: Синтеос должен быть добавлен к метафизическому треугольнику Атеос-Энтеос-Пантеос - мобилистское мышление должно утверждать, что теология глубже философии.