Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

Событие - это эффектное явление, революция - эффектное событие, а сингулярность - эффектная революция. События различной важности происходят несколько раз в год, настоящие революции - один или два раза в тысячелетие. Сингулярности легко подсчитать: с антропоцентрической точки зрения можно сказать, что мы пережили только три сингулярности: зарождение Вселенной, генезис жизни и рождение сознания. Вопрос в том, можем ли мы представить себе четвертую сингулярность. Однако для синтетизма ответ очевиден. Четвертая сингулярность должна быть вступлением Бога в историю. Ведь что бы ни было, что могло бы сравниться по весу с эмерджентным генезисом существования, жизни и сознания ранее в истории, для людей сегодняшнего дня оно должно иметь такой же вес, как если бы Бог появился внезапно. Что бы это ни было, что бы ни скрывалось за пределами четвертого измерения, его правильное и единственное имя - Бог. Поэтому интересен вопрос о том, каким может быть приход Бога и какие формы он может принять.

Французский философ Ален Бадью, один из самых известных последователей Жака Лакана, начиная с работы "Бытие и событие", выстраивает целостную философскую систему, основанную на информационистском событии как глубочайшей истине о существовании человека. Биологические, психические и социальные структуры, характеризующие человека, являются эмпирически верифицируемыми обобщениями и, как таковые, конечно же, условны. Истины, которые мы производим и знаем, зависят от этой контингентности, которая обобщает их все. Бытие - это не все для человека, как это представляют себе философы-тоталисты. Мышление вполне может быть построено с отправной точкой в постоянной противоречивости онтологии вместо того, чтобы использовать фиктивное бытие в качестве основы. Однако Бадью утверждает, что универсальное не зависит от случайности. Каждая сингулярность сама по себе состоит из бесконечно внутреннего хаоса, но благодаря тому, что сингулярность интериоризирует этот хаос, вокруг хаоса создается своего рода окружающая стабильность, которая делает возможным тождество универсального. С геометрической точки зрения это можно выразить так: стабильное кольцо вокруг того, что преходяще и хаотично, и есть настоящая сингулярность; стабильная вселенная вокруг хаотичной материи, стабильная жизнь вокруг хаотичной биологии, стабильное сознание вокруг хаотичной солянки мыслей, а затем Бог как своего рода стабильное кольцо вокруг хаотичного будущего.

Бадью исходит из того, что мышление - истинный элемент универсальности. Подобно тому, как событие возникает в результате обстоятельств, преобладающих там, где оно материализуется, - а не в качестве события как такового, - универсальное стоит над хаотической случайностью и свободно от нее. Истина вытекает из набора обстоятельств, в которых она производится - независимо от того, являются ли эти обстоятельства социальными, психологическими или когнитивными - но только та истина, которая удовлетворяет специфическим критериям Бадью для подлинной истины, может рассматриваться как универсальная. Именно здесь Бадью использует понятие сингулярности. Подлинная истина характеризуется тем, что она фактически является сингулярностью; она сама по себе не может быть подчинена какой-либо прежней конкретности, группе или идентичности. Она возникает через акт, через вмешательство, которое устанавливает субъект-объектные отношения внутри конкретного, более крупного явления. Волны становятся частицами, хаос - космосом, подвижность - вечностью и так далее. Тем самым устанавливается подлинная истина, после которой уже нет пути назад.

Центральная теологическая идея Бадью состоит в том, что единичное в универсальном не имеет имени. Поэтому Бадью называет эту истинную субстанцию неназываемой. Таким образом, именно неназываемость в самом сердце истины делает ее аксиоматичной. Непознаваемое для Бадью - это, конечно, просто другое название фундаментального синтетического понятия Атеоса. Бадью утверждает, что не может быть никакой любви или преданности к чему-либо, если эта любовь и преданность сначала не пройдут через Атеос как свой продуктивный двигатель. Только посвятив себя пустоте как именно пустоте, можно произвести истину и привести ее в движение. Даже если Бадью называет Атеос неназываемым, речь идет не о разрушительной, а скорее о высокопродуктивной пустоте. Это контрастирует с тем, как Славой Зизек, другой выдающийся лаканианец, описывает Атеос как экскрементальный остаток, который является основой субъекта и тем самым истины. Зизек может приписывать Атеосу любые атрибуты, какие только пожелает; во всяком случае, эта атрибуция говорит скорее об эмоциональных фетишах философа, чем о действительной природе Атеоса. Но факт остается фактом: эффект Атеоса - а интересен именно эффект, а не характер - это огромная продуктивность, как во внешнем мире физики, так и во внутреннем мире человека.

Согласно Бадью, каждая универсалия рождается в событии, которое невозможно предсказать заранее и которое, следовательно, прежде всего происходит в подсознании. Кроме того, универсалия характеризуется тем, что основана на внезапном решении, когда она придает ценность тому, что до этого решения ничего не стоило. Универсалия создает смысл; она предполагает этический подход, а значит, и конкретные действия со стороны всех, кто вовлечен в ее генезис. Универсальное может, по крайней мере изначально, иметь только одно значение для тех, кто наиболее тесно вовлечен в процесс. Универсальное - это унивокальность. Она обретает свою ценность благодаря непоколебимой верности последствиям своей истины - а не благодаря долгой, затянувшейся интерпретации ее смысла. Это означает, что Бадью резко критикует одержимость постструктурализма интерпретацией, которая получила восторженную поддержку в академическом мире. Он презирает постмодернистский паралич, который он прослеживает в том, что мы называем гипергерменевтическим состоянием.

Монополия академического истеблишмента на критическое мышление - что уже само по себе достойно сожаления, поскольку фактически исключает живительные импульсы извне - поместила мышление в порочный круг интерпретаций интерпретаций: коллективное, сомнамбулическое движение к вегетативной пассивности без какого-либо критического вопрошания или социальной активности, направленной против государственно-корпоративного комплекса, контролирующего позднекапиталистическое общество в целом. Эта связь иллюстрируется тем фактом, что исследования проводятся по старой философии, а не создается какое-либо новое критическое мышление. Мы должны задать себе вопрос: почему в условиях позднего капитализма академический мир должен лучше мыслить критически - критически по отношению именно к той системе, неотъемлемой и более того фундаментальной частью которой он по определению является, - чем другие старые и в том же смысле коррумпированные институты в истории. Это все равно что ожидать, что католическая церковь в XVIII веке создаст Просвещение и убьет Бога. Человек не склонен кусать руку, которая его кормит, по крайней мере, не сознательно и не последовательно.

Поскольку критика, направленная вовне, нарушит сегодняшний комфортный статус-кво и заставит внести нежелательные изменения, вся энергия направлена вовнутрь. Исследования берут верх над философией. Из истории мы узнаем, что коррумпированная клерикальная элита в каждую эпоху выделяла значительные средства на толкование знаков и нумерологии. В свете этого академическая одержимость нашей эпохи герменевтикой представляется полностью соответствующей программе и логичной с точки зрения собственных