Под знаменем Сокола - Оксана Токарева

И прежде не отлынивавшие от работы ватажники, узнав, что на чужой ладье находится Мстиславич, буквально рвали весла друг у друга из рук, ибо к дедославскому княжичу многие имели, что предъявить. Дядька Нежиловец тоже оставил обычную ворчливость. Он, конечно, не собирался менять своего мнения относительно пребывания на борту молодой госпожи: ну, не бабье это дело, на боевой ладье за душегубами гоняться. Вместе с тем, не хуже других понимал: дедославского княжича и Звездочёта следовало остановить, пока они оба не натворили бед. Тем более что возможность сделать это до встречи с огузами имелась. Даже идя против течения, снекка обладала лучшими ходовыми качествами и маневренностью, нежели кнар. Ветер благоприятствовал, гребцы не жалели сил, и расстояние между ладьями, судя по стоянкам чужаков, постепенно сокращалось. На закате четвертого дня пути обладавший более острым, нежели у других, зрением Тороп углядел на горизонте парус.

— А это точно они? — забеспокоился спафарий Дионисий.

На него глянули со снисходительностью, с какой обычно смотрят на дитя или невежду. В самом деле, хотя Самур, берущий свое начало от родников Рифейских гор и Общего Сырта, вобрав воды всех притоков, в низовьях становился полноводной рекой с сильным течением, протекал он по землям безводным и пустынным, способным только кое-как прокормить бесприютных кочевников и их стада. Старожилы этих мест печенеги и сменившие их огузы, гонимые извечной засухой, подолгу на одном месте не задерживались, средств и желания к ведению торговли не имели, потому на берегах реки городов не возникало, а купцы, идущие этой дорогой из Хорезма и Мерва в Итиль, предпочитали водному пути привычные караванные тропы. Зачем Гершому и Ратьше понадобилось перекладывать свой опасный груз с верблюдов на ладью, чтобы затем, хотя бы на волоке между Самуром и Яиком, вновь воспользоваться горбом верблюда, приходилось только гадать.

Весь следующий день чужой парус дразнил их, то скрываясь за излучиной реки, то вновь показываясь на плёсе, неизменно на том же отдалении, что и накануне.

— Надо же! Углядели, собаки! — с обидой проговорил Твердята, которому эта малость затянувшаяся игра в горелки начала порядком надоедать.

— Кто бы сомневался! — фыркнул в ответ дядька Нежиловец. — Ладья у них, может, и торговая, но команда точно привыкла не только скоры из трюма на палубу и обратно перекладывать!

— Судя по количеству вёсел, — подал голос вновь оседлавший верхушку мачты Тороп, — их там не менее полусотни!

— А может, у них какое-то приспособление хитрое имеется, позволяющее им быстрее идти? — предположил фантазёр Путша. — Или этот, как его, Звездочёт, ворожбой нагоняет ветер в паруса?

— Если бы такие приспособления имелись, — напыщенно заявил спафарий Дионисий, — о них бы наверняка знали в империи.

— Да и с ворожбой неувязочка выходит, — усмехнулся дядька Нежиловец. — если бы этот Звездочёт имел настоящие познания по этой части, разве допустил, чтобы весной у него подвода под лёд ушла.

— Да какие там приспособления, какая ворожба, — махнул рукой Талец. — Просто земля горит у них под ногами. Вот и торопятся, словно за ними гонится сам Чернобог.

— Это они до огузских владений хотят поскорее добраться, — пояснил дядька Нежиловец. — И нас, дураков, туда заманить, — добавил он себе в бороду, неодобрительно глянув на Анастасия и его сестру.

На следующий день ветер переменился. Неся с Общего Сырта удушливый зной, он с силой ударил в нос ладьи, бросая в лицо гребцам мелкую белую пыль. Когда свернули ставший бесполезным парус, он принялся терзать веревки, привязывающие натянутый над палубой полог, наигрывая что-то зловещее и лихое на струнах снастей. Казалось, это ветхозаветный Арриман или какой другой дух безводной пустыни, не получив положенного ему приношения, обрушивает свой гнев на головы нарушивших его покой людей, желая вернуть их корабль обратно на Итиль или разбить о белые крутые берега.

— Небось, точно козни этого Звездочёта! — проворчал Твердята, проводя рукавом по лицу, чтобы стереть пот и пыль. — Угораздило же, заступить след колдуну!

— С нами крестная сила! — испуганным шепотом отозвался Путша.

— Если хотите знать, — протирая глаза и отплевывая набившийся в рот вездесущий песок, доложил вернувшийся с верхушки мачты на палубу Тороп, — им сейчас солонее, нежели нам. Ладья-то у них куда неповоротливей, да и нагружена не в пример нашей. Раньше им парус помогал: они его разворачивали едва не в полтора раза шире бортов, а теперь только на веслах. Посмотрим, надолго ли их хватит!

В самом деле, за этот день новгородцам почти удалось наверстать упущенное накануне. Хотя гребцы на чужой ладье сидели по двое на весле и старались в полную силу, расстояние неумолимо сокращалось. Ближе к вечеру оно составляло не более десяти перестрелов. Когда гибкий и проворный, как зверь, давший ему имя, Самур в очередной раз изогнул свое русло и кнар повернулся бортом, зоркий, как рысь, Тороп выкинул вперед правую руку, в волнении указывая на вторую скамью от носа чужой ладьи:

— Гляньте-ка! А это, часом, не Мстиславич?

В самом деле, хотя на таком расстоянии черт лица никто не сумел бы различить, полуобнажённая фигура с разметавшимися по плечам сивыми космами выглядела смутно знакомой, выделяясь среди других ватажников крепостью и ростом.

— Теперь понятно, почему мы их столько времени нагнать не могли, — уважительно покачал головой Талец. — Гребёт так, что весло гнётся!

— Верно, думает, что с нами Хельгисон! — торжествующе рассмеялся Твердята. — Боится, что ему опять бело личико попортят!

От Анастасия не укрылось, как при этих словах сердито сверкнули полускрытые стрижеными вихрами глаза Войнеги. Удалая поляница, конечно, ненавидела предавшего её возлюбленного и желала ему гибели, но это не означало, что она могла позволить кому-то ещё его поносить.

Впрочем, чаяния и ожидания Мстиславича Твердята угадал верно. Когда его ладья прошла опасный участок, он отдал весло ватажнику, сидящему рядом (Анастасий признал в нем Костомола), и прошел на корму, внимательно оглядывая гребцов новгородской снекки. Верно, в самом деле надеялся отыскать того, с кем больше всего хотел поквитаться. Но на носу стояли только брат и сестра, а на корме, недалеко от того места, которое все эти дни не покидал дядька Нежиловец, застыла, словно сделавшаяся частью корабельной оснастки, Войнега. Мыслью покрывая расстояние, разделявшее сейчас ладьи, поляница вновь шептала слова священного обета мести, вот только в глазах, слезящихся от ветра и пыли, но упрямо глядящих вслед удаляющемуся кнару, одновременно уживались и мука ненависти, и страдания любви.

***

Когда иссяк золотой родник заката и мир окутал зеленоватый сумрак, погоню пришлось прекратить. Обе ладьи пристали к берегу: новгородцы — к правому булгарскому, люди Гершома и Ратьши — к левому огузскому. Опасаясь внезапного вероломного нападения,