Дева в саду - Антония Байетт

Маркус спросил, что значит имя Оджер. Некоторые считают, сказал Лукас, что это искаженное французское Ожье ле Дануа. Огер Датчанин, славный паладин Карла Великого[241], унесен в Авалон[242] чародейкой Морганой, но обещано: в час великой беды он вернется, подобно королю Артуру, Мерлину и прочим, опочившим на века под камнями и курганами. Другие утверждают, что Оджер – просто местный гоблин. Он принимает приношения в виде плошек молока и порой донимает домашний скот своими грубыми шалостями.

К кургану круто подымалась по склону холма полузаглохшая тропинка. Сам же холм, некогда отданный под запашку, так густо зарос орляком, вереском и терновником, что было ясно: пустошь вытеснила человека. Курган, высокий, четко очерченный на фоне неба, стоял на небольшом круглом возвышении, обведенном остатками насыпей и рвов. Сияющий Лукас шутливо заметил: как знать, может, легенды правы, и эти рытвины – следы предсмертных корч Страховидного Червя или дракона, приковавшего себя к холму для последней битвы. Они топали вверх, нагруженные холщовыми сумками с едой для пикника и банками для образцов флоры и фауны, и чуть запыхавшийся Маркус не спрашивал, почему страховидные черви для Лукаса лишь смешная выдумка, зато лесной народец, люди, спящие под курганами, ангелы в соборах, «матушки», за пятьсот лет вперед чующие сдвиги магнитных полей, – недопонятые проявления неких Сил. Лукас, конечно, все разъяснит. Впрочем, Маркус не особенно гнался за ясностью и даже предпочитал некую расплывчатость понятий и категорий. Он так и не уверовал до конца в теорию Лукаса. Замысел и Схему он принимал, но все литосферы, биосферы и энтелехии считал лишь красивыми словами.

«Проводники» и «вехи», оставляемые Симмонсом по всему Йоркширу, вызывали в нем смесь скепсиса и страха. Вероятней всего, это были самые обычные предметы. Но вот эксперименты – от них и впрямь начиналось что-то внутри: подергивало, покалывало, подстрекало, ширилось, сжималось, пело. И была тут связь с полями неких сил, в которые он верил волей-неволей и которые чем-то походили на респектабельные штуки, объясняемые в школе: электричество, рентген, магнитное притяжение. Электрический разряд может подкинуть мышь, овцу, человека и трясти, пока не застучат зубы, может сжечь, обуглить, оставить после себя мертвый ком. Нечто прошло сквозь него, когда он увидел свет в Дальнем поле, и сейчас некая родственная волна снова и снова сотрясала его. Не будь тут Лукаса, думал он, его разум был бы стерт, как мел с доски. Или тело было бы стерто, и настал бы вакуум.

Они разбили что-то вроде лагеря у заваленного землей, замкнутого жерла кургана. Симмонс склонен был считать Маркуса за некое подобие ивовой лозы, указующей подземные воды, или магического жезла. Или, как мрачно подумал Маркус, стоя на голом холме под темнеющими тучами, – громоотвода. Вот и сейчас Симмонс потянул его за рукав куртки:

– Ты чувствуешь что-нибудь? Чувствуешь, что это за место?

– Пусти! – раздраженно дернулся Маркус. – Я не могу думать, если ты меня все время трогаешь.

Он отошел, спустился немного по склону, добросовестно стараясь освободить сознание. С надеждой повторил, что хочет есть.

– Мы работаем на пустой желудок, что тебе прекрасно известно, – огрызнулся Лукас. – Тот же принцип, что со Святым причастием. Когда закончим, будет пикник. Я много всего припас, и очень вкусного, кстати. – Он неожиданно хихикнул.

Маркус продолжил бродить, прислушиваться к земле и воздуху, нюхать, всматриваться. Курган был стар и безмолвен. Внутри была земля, пыль и воздух, пронизанный землей и пылью. Живое вырастало из кургана, и все тут было спутано и сплетено. Земля с травой и волчцами, земля пополам с костьми – и отовсюду тянулась жизнь, и вода, пронизывая все, питала ее и испарялась. Маркус положил руку кургану на травянистый бок. В нем было собственное тепло. Спустился пониже, нашел синий цветок. Покричал Лукасу:

– Я нашел синий! Слышишь, синий нашел! Очень красивый цвет…

Лукас ловко протрусил вниз и пришел в большое одушевление. Синие венчики подымались над высокими, суженными кверху чашечками, переходившими в гладкий короткий стебель, в самом низу окруженный розеткой листиков.

– Не срывай, – воскликнул Лукас. – Это редкие. Для наших мест очень редкие цветы. Весенняя горечавка. Тут ее встретишь не каждый год. В долине Буррен[243] карст – там ее побольше. Но все равно это бесспорная редкость. Это знак. Эксперимент проведем прямо здесь. Погоди, я принесу акониты. И может, еще молоко. Как думаешь? Вроде ритуального возлияния? Местные так делали.

Маркус сидел и задумчиво смотрел на редкую горечавку. Лукас тем временем вернулся и разложил вокруг нее зерлик, собачью ртуть, еще другие цветы и аконит. Налил из термоса молока в пробирку и пристроил ее стоймя рядом с горечавкой. Подумав, некоторые цветы положил крест-накрест. Повернулся к Маркусу:

– Я еще возьму одно из твоих пенни. Приложу еще свое, и у нас будет хорошее приношение. В подземный мир люди всегда брали с собой монеты. И я точно где-то читал, что горечавки – факелы мертвых.

Синий цветок казался невинным и диким. Маркус сказал:

– Наверно, не стоит нам пытаться вызвать мертвых.

– Нет-нет, я не об этом. Нам нужно где-то войти. Пройти насквозь в другое измерение. Нам нужен только свет, факел, ничего больше. Теперь вопрос: каким образом войти? Как поступали наши мудрые предки? Они плясали. Плясали так быстро, что космос плясал с ними вместе и становился их частью. И тогда они видели, как пляшут частицы материи… Поэтому дервиши крутятся – чтобы освободить разум и получить власть над твердыми частицами…

Маркус повесил голову:

– Я не могу крутиться, как дервиш.

Он смотрел на круг из цветов. Глупо, конечно. Но что-то мерцает там, в круге, пробивается какой-то смысл…

– Мы возьмемся за руки крест-накрест прямо над этим местом. Получится фигура, о которой ты говорил, с пересечением посредине. И если это и впрямь Место силы, то мы окажемся над другим пересечением – пересечением двух миров. Мы выйдем на одну волну со здешними силами…

– Это с Оджером?..

– Оджер просто имя. Можно точно так же сказать: трава, горечавка, собачья ртуть, аконит, земля, воздух, вода…

– Я себя глупо чувствую.

– Ну пожалуйста, попробуй. Попробуй хотя бы, раз уж мы столько мучились.

Маркус протянул длинные, костлявые кисти, и Лукас сжал их руками плотными и квадратными. В первый раз с начала эксперимента они намеренно продлили прикосновение. Маркус был вял, но Лукас вцепился накрепко.