Любовник ее высочества - Хейвуд Смит

– Прекратите. Вы ей что-нибудь сломаете. Неужели вы не видите, что она сейчас ничего не чувствует?

Филипп отпустил ее и, пошатываясь, отошел.

Энни посмотрела на него и на священника и голосом, лишенным каких-либо чувств, сказала:

– Единственные два человека, которых я любила. И оба меня предали.

Отец Жюль обнял Филиппа за плечи и попытался увести в коридор.

– Пойдем, сын мой. Ничего не изменится от того, что вы будете упорствовать. Сестра Николь о ней позаботится. Если же мы останемся, это лишь толкнет ее на слова, о которых она потом будет сожалеть.

– Сожалеть? – Смех Энни был сухим, как она может ему верить после того, что узнала? – Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что была настолько доверчива. Слишком уж много было лжи, притом с самого начала.

Одна мысль разрасталась в ее мозгу, мысль, которая погасила последние угольки гнева и боли. В безопасности она может быть лишь в одиночестве. Она и будет одна.

Вместе с этой мыслью пришло умиротворение. Ей вовсе незачем решать, что ложь, а что правда. Ей просто нужно побыть одной, вдали от Филиппа, от монастыря, от сестры Жанны. Только тогда, никого не любя, ни на кого не полагаясь, она будет в безопасности.

Она спокойно обратилась к Филиппу:

– Пожалуйста, просто оставьте меня одну. Я все равно не скажу, где драгоценности.

Филипп одним движением плеч сбросил руку священника.

– Драгоценности? Какие еще драгоценности? О чем она говорит?

Она ощутила некоторое удовлетворение, увидев на его лице выражение удивления и боли.

– Я отдала тебе свое сердце, Филипп, даже думая, что ты изменяешь мне с Великой Мадемуазель. Даже когда ты отказывался от меня, я все равно тебя любила. – Она неловко поднялась на ноги. – Но ты никогда не получишь драгоценности семьи Корбей. Это – моя защита. До тех пор, пока я знаю, где они, а вы с отцом не знаете, я могу строить свою жизнь сама, как хочу. – Она посмотрела на священника. – Если, конечно, вы не собираетесь окончательно предать меня, выдав моему возлюбленному мужу, где находятся последние остатки моего наследства.

Отец Жюль не отводил глаз от Энни.

– Я скорее умру, чем еще когда-нибудь причиню тебе какой-либо вред.

Она теперь хорошо знала, что лучше не верить этому обманчивому чистосердечию. Как только представится возможность, она спрячет драгоценности, и только она одна будет знать, где они.

Филипп, еле сдерживаясь, сжал кулаки.

– Анна-Мария, я ничего не знал ни о драгоценностях, ни о смерти твоих родителей.

Пустой взгляд ее глаз сказал ему, что он проиграл. Мольбами ничего не добиться.

Священник перекрестился.

– Да простит нас бог за то, что мы, не желая, сделали с тобой.

Энни хрипло выдохнула:

– Он, может быть, и простит, а я – нет.

Прошло четыре месяца. Февральское скупое солнце освещало спальню дома, который Энни снимала в Париже. Вытянув руки, она неподвижно стояла на середине ковра, а Мари на коленях ползала вокруг, подтягивая и подкалывая булавками корсаж ее бального платья. Энни посмотрела вниз.

– Я не знаю, сколько еще смогу так выстоять. С каждой минутой мои руки становятся все тяжелее и тяжелее.

Серьезная, сосредоточенная Мари нахмурилась.

– Еще немного потерпите, ваша милость. – Она воткнула новую булавку. – В Париже невозможно найти хотя бы одну портниху, умеющую держать рот на замке. А из меня, боюсь, не очень-то хорошая швея. – Она откинулась назад, чтобы оценить результаты своих усилий. – Теперь можете опустить руки, мадам. По бокам все готово. Со спиной я постараюсь управиться побыстрее.

Опустив руки, Энни облегченно вздохнула:

– Ты отлично потрудилась, Мари, и я тебе более чем благодарна. – То, что платье теперь не так сильно жало, служило убедительным подтверждением того, что оно стало пошире. – Я не могу рисковать, приглашая швею. Думаю, что все они получают дополнительные доходы, собирая слухи по приказу высокопоставленных особ. – Невольная дрожь пробежала по ее спине. – Будет ужасно, если хоть слово о моем положении дойдет до герцога, прежде чем я сама ему скажу.

Мари удивилась.

– Так он все еще ничего не знает? Мне казалось, ваша милость еще на прошлой неделе собиралась рассказать ему.

Энни отвела взгляд в сторону, смущенная легким укором в глазах Мари. Ей не надо было напоминать, как опасно откладывать разговор с Филиппом.

– Я и собиралась. Я даже отправила Поля в Сен-Жермен, чтобы вызвать его сюда, но Поль вернулся и сообщил, что мой муж отправился на какую-то вечеринку. – Даже сейчас щеки Энни вспыхнули от ревности при этом воспоминании. Она внутренне побранила себя за это. Какое ей дело, что Филипп нашел себе компанию где-то на стороне? Она же сама настаивала на том, чтобы они расстались.

После ужасных новостей, обрушившихся на них в монастыре, они всю дорогу в Париж провели в напряженном молчании и, вернувшись, обнаружили, что маршал договорился, чтобы Филиппа назначили в Сен-Жермен телохранителем при королеве. Впервые в жизни Энни была признательна свекру за его вмешательство. Это назначение восстанавливало репутацию Филиппа и в то же время давало ей возможность в одиночестве привести Мезон де Корбей в порядок. И точно так же в одиночестве она приехала в Париж к началу сезона.

Но теперь уже вмешалось провидение, заставляя ее прервать молчаливый разрыв с Филиппом. Энни вздохнула и потерла рукой натянувшуюся на талии ткань платья.

– Я скажу ему. Скоро.

У нее не было выбора. Вскоре фигура ее выдаст. Известие должно прийти от нее, а не из сплетен. Он имеет право знать о ребенке, даже если это сообщение положит конец ее независимости.

Завтра. Она напишет ему записку. Так проще всего, это наименее болезненный способ.

Однако пока что ей нужно сосредоточиться, чтобы закончить переделку платья вовремя, до вечернего бала. Энни потрогала кружево, которое Мари добавила к воротнику, провела рукой по жемчужинам, которые она сама вразброс нашила на зеленой бархатной юбке.

Платье было не новым; в декабре она уже надевала его. Если кто-нибудь заметит это, у нее за спиной начнутся насмешки, но Энни не могла себе позволить тратить деньги на новое бальное платье, которое через несколько недель будет ей вряд ли годиться.

Ей нужна новая одежда, в которой она будет ходить теперь до конца своего вынужденного заточения. Ей придется продать большинство своих драгоценностей. Снимать эти апартаменты в аристократическом особняке и на должном уровне поддерживать приличия уже стоило части драгоценностей, которые она достала из-под фальшивого дна своего сундучка. Энни не хотелось расставаться с семейным наследством, но у нее пока еще оставались фамильные изумруды, два золотых распятия на цепочках, украшенных драгоценностями, двенадцать ожерелий и к ним серьги, шесть браслетов, семь ниток жемчуга, дюжина драгоценных брошек, двадцать три колечка, не считая пригоршни отдельных жемчужин и нескольких необычных предметов, чье предназначение оставалось загадкой.