Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. - Теофил Лапинский

примеру Туапсе и Убыхии свои мехкеме. Во всей остальной Абадзехии начался также полнейший беспорядок: виной этому было сначала слишком сильное стремление наиба к обращению черкесов в правоверных и пренебрежение наиба к старым, глубоко укоренившимся в обычаях народа предрассудкам.

В Турции и во всех магометанских странах сегодняшний слуга или раб завтра может стать пашой, министром, генералом; никто не будет против этого возражать, потому что это лежит в обычаях магометанских народов. Но у абадзехов больше обращается внимание на возраст, на заслуги перед страной и на чистоту крови в фамилии. Назначение бывшего раба начальником абазов было поэтому большой ошибкой со стороны всегда столь умного Мохамед-Эмина. Я стал все больше и больше понимать, почему Измаил-паша ни за что не хочет приехать в Абазию. Он действительно ничего не мог здесь найти, но это, конечно, не давало ему права обманывать турок, так же как и абазов, и растрачивать средства, собранные для поддержки страны.

Глава семнадцатая

Крупные неприятности с Сефер-пашой. – Вести из Константинополя. – Небольшие схватки с русскими. – Письмо Шамилю. – Прибытие некоторых припасов для польского отряда. – Политическое положение Абазии. – Народный совет шапсугов. – Процесс с Сефер-пашой. – Невыясненное покушение. – Известия из Абадзехии. – Вылазка русских из пяти крепостей против натухайцев. – Поездка верхом по Абазии. – Набег русских на Натухай. – Оборонительные действия адыгов. – Отступление неприятеля.

Враг наиба – Сефер-паша был, конечно, чрезвычайно обрадован всеми препятствиями, которые встречал Мохамед-Эмин, но для того, чтобы извлечь из них пользу, у него не хватало ни силы, ни тем более энергии и ума. Мое отрицательное отношение к нему возрастало со дня на день, так как ясно видел, что старый татарин заботится больше о том, чтобы за наш счет содержать своих черкесских приверженцев и свой турецкий двор, чем о нашем пропитании. Под предлогом сбора для солдат обещанных податей Сефер-паша и его сын снова собрали зерно, лошадей и скот и удержали их при себе. Раздраженный этим вечным обманом и недостатком искренности, которые сопровождали каждый шаг благочестивого мусульманина, я решил прервать всякие сношения с Сефер-пашой, подождать до 10 июля и, если до этого времени не получу подкрепления из Европы, отплыть назад. Мы сделали все, что было в человеческих возможностях; скромные средства, которыми мы располагали, приходили к концу, и мы в силу обстоятельств день ото дня становились слабее.

Я содержал мой отряд как мог лучше на то, что мне давала пошлина, и не хотел ничего брать из рук Сефер-паши, в результате чего абазы, как только они это узнали, перестали ему что-либо давать, и так как он, будучи иностранцем, не имел имущества, то скоро в его окружении началась сильнейшая нужда. Сефер, по-видимому, увидел, что его упрямство, в сущности, было гораздо хуже для него, чем для нас, и поэтому попытался через посредство Хаджи-Измаил-паши, с которым я всегда находился в лучших отношениях, снова прийти к примирению. Но так как я не мог положиться на его слова, то отложил нашу встречу до ближайшего народного совета, который был назначен на 5 июля; мы должны были либо распрощаться, либо окончательно урегулировать наши взаимоотношения.

Приблизительно в конце мая приехал из Константинополя молодой польский офицер, лейтенант Конарцевский, который привез мне письма и новости. Необходимо напомнить, что еще в январе я послал туда лейтенанта Штоха и до сих пор еще не имел от него никаких известий. Я узнал определенно, что на Измаил-пашу абсолютно не могу рассчитывать. Мои соотечественники в Константинополе также пришли к этому убеждению. Вместо этого я получил несколько лучше обоснованные надежды на помощь князя Чарторыйского. Старый князь и его племянник, генерал Замойский, писали мне, не давая блестящих обещаний, но они ободряли меня к дальнейшей выдержке и обещали по возможности помочь мне. Между прочим я должен был получить около 100 ружей, дюжину револьверов, некоторые саперные инструменты, одежду и обувь. Однако это было все, что мне было нужно в моем нынешнем положении. Если бы мой отряд был вооружен, то я мог бы укрепить свое положение, а так как я больше не рассчитывал на многое, то смог бы обойтись этими незначительными средствами и сообразно им преобразовать свою деятельность. Мои солдаты были, за немногим исключением, воодушевлены лучшими чувствами. Недостаток жалования не вызывал с их стороны ни одной жалобы; если у них был только хлеб и табак, они были довольны, но недостаток оружия они непрестанно проклинали и были вполне правы. Надежды, которые дали нам князь Чарторыйский и наш прежний командир генерал Замойский, снова наполнили нас мужеством.

Между тем на Адагуме и в Натухае ежедневно происходили небольшие стычки с неприятелем. Русские несколько раз проходили своими отрядами между Суджуком и Анапой, что наполнило души жителей Натухая беспокойством и робостью. Ввиду того, что я не мог оттянуть в Адагум ни отряды, ни орудия, то целиком предоставил начальнику мехкеме Хаджи-Яхье, во владениях которого находились две русские крепости, сторожить их. Так как он с некоторого времени просил у меня несколько солдат для начальствования над караулами, то я послал новоприбывшего лейтенанта Конарцевского с четырьмя конными солдатами в Натухайскую область, где он скоро получил возможность отличиться. 10 июня форпостами, стоявшими у Анапы, было сообщено о продвижении неприятельской колонны на Суджук. Хаджи-Яхья поспешно собрал около 120 всадников и при поддержке лейтенанта Конарцевского начал тревожить неприятеля. Неприятельский отряд состоял из 1 батальона, 100 казаков, 4 орудий и эскортировал около 30 нагруженных возов.

Несмотря на свою небольшую численность, наши люди отбили у русских 8 человек, 3 подводы с боевыми припасами, 2 подводы с саперными инструментами, 11 лошадей и 14 быков. Кроме того, на руках неприятеля осталось 5 человек убитых. Потери нашей конницы состояли из 7 убитых, 14 раненых и 7 лошадей. Унтер-офицер Каминский был очень тяжело ранен и умер несколько дней спустя, другой солдат был легко ранен. Мои весьма плохие отношения с Сефер-пашой вынуждали меня подумать о безопасности отряда и принять необходимые для этого меры. Я твердо решил, что больше не буду терпеть столь оскорбительную для меня власть Сефер-паши. Долгое время я искренне старался содействовать его попыткам заставить Абазию повиноваться ему, но с самого же начала больше девяти десятых абазов было весьма враждебно настроено против его господства, к тому же все его домогательства были неуклюжи и мало серьезны. Для него, окруженного толпой раболепных турок и татар, каждое слово его турецких трубокуров казалось гораздо более значительным, чем мои предложения. С другой стороны, я мог быть вполне