Код цивилизации. Что ждет Россию в мире будущего? - Вячеслав Никонов

Да и на Западе после «грузинского обострения» ситуация менялась. В США заявили о необходимости «перезагрузки» в российско-американских отношениях, об отсутствии у администрации Барака Обамы намерений форсировать расширение НАТО или размещение компонентов ПРО в Восточной Европе, о растущем интересе в сотрудничестве по Афганистану, Ближнему Востоку и т. д. Москва согласилась обеспечить наземный транзит невоенных грузов в Афганистан. В Женеве пошли интенсивные переговоры по новому договору об СНВ. Итоговые цифры новых потолков ядерных вооружений (1500–1675 для боеголовок и 500–1100 для носителей) не выглядели революционными. Но у договора с такими параметрами было не много противников в США и России (включая военных), что способствовало ратификации. В сочетании с подписанным соглашением о ядерной безопасности, препятствующим расползанию атомных технологий, был подан важный сигнал для нераспространения и разоружения, первый за многие годы.

Матрицу традиционной российской государственности можно определить как сословно– (профессионально– и национально-) территориально-представительную автократию с сильным самоуправлением и чувством индивидуальной свободы человека.

Для российской политической культуры — как дореволюционной, так и послереволюционной — характерна, в первую очередь, ярко выраженная этатистская ориентация. Государство — это не «ночной сторож» и не механизм управления, основанный на принципе «общественного договора», для реализации которого граждане отказываются от части своего естественного суверенитета. Государство нередко понимается как полный синоним понятиям Россия или Отечество. «В России государство воспринимается как становой хребет цивилизации, гарант целостности существования общества, устроитель жизни, в том числе экономической. Такое воспитание отражало, пусть в несколько гипертрофированной форме, реальную роль государства в стране со специфическими геополитическими, географическими условиями и отсутствием гражданского общества»[444], — подчеркивал политолог Эдуард Баталов.

В российской модели, как и в западной, наблюдались элементы общественно-политического плюрализма, однако многие из западных факторов и институтов действовали слабее или не действовали вообще. По степени плюрализма Киевская Русь, где князь, княжеская (боярская) дума и вече были неотъемлемыми компонентами системы управления, ничем не уступала Западной Европе, если не превосходила ее. В то же время в Древней Руси и Московском государстве отношения между монархом и его вассалами не оформлялись в договорном порядке, значимых усилий законодательным путем ограничить прерогативы верховной власти не предпринималось. Аристократия в западном понимании этого слова не развилась, она не обладала экономической самостоятельностью, находясь в сильной зависимости от верховной власти.

Совокупность этих черт определяло отсутствие в России реального разделения властей на исполнительную, законодательную и судебную, их функции неизменно были переплетены. Верховная власть в России — после прекращения созыва Земских соборов и Боярской думы — была неразделенной. «Порядок — от Царя», спасать и строить страну способна только верховная власть, «горе тому царству, коим владеют многие», «лучше грозный царь, чем семибоярщина».

В императорской России права государственной власти в полном объеме принадлежали Государю Императору (до Основных законов 1906 года, которые создавали представительные органы). В СССР Советы воплощали в себе идею соединения исполнительной и законодательной властей. В современной России по Конституции 1993 года существует институт очень сильной президентской власти, поставленной над системой разделения властей.

В числе отличительных свойств российской системы власти — ее неинституционализированность и персонификация. Важны не столько институты власти, сколько люди у власти. Академик Юрий Пивоваров подчеркивал, что «это Власть всегда персонифицирована, т. е. обязательно предполагает определенного ее носителя (в отличие от этого на Западе власть имеет абстрактную природу — отделена, независима от правителя, не является его личной прерогативой)»[445]. В России верховным правителям прощали все. Кроме слабости. Правитель, воспринимавшийся как слабый, мог столкнуться с крайними формами протеста. Характерны в этом смысле судьбы Николая II и Михаила Горбачева.

Вместе с тем мнение о всемогуществе во все времена самодержавной российской власти не следует абсолютизировать. Даже в эпоху абсолютизма (XVIII–XIX века) способность монархов по своему усмотрению строить жизнь страны, реформировать ее была весьма ограниченна: их прерогативы сдерживались наличием традиции, влиятельной бюрократии, императорской семьи, дворянского землевладения, армейской верхушки, перспективами возможных дворцовых переворотов и народных бунтов.

Система управления во все времена не отличалась четкостью, функции различных государственных органов традиционно были переплетены и запутанны. Привычка, которую Ключевский называл наследственной, «к административным боковушам, клетям и подклетям» прошла в неизменном виде — от домостроительных привычек московских правителей до сегодняшнего дня. Власть никогда не была полностью формализованной, существовало несоответствие между реальной и предусмотренной законом процедурами принятия решений. Российской традицией стало существование узкого внеинституционального круга лиц, которые на практике подменяли собой формальные государственные институты. Этот круг принимал формы Ближней думы, Избранной рады, Тайного совета, Негласного совета, узкого круга Политбюро, малого Совнаркома, «семьи» Бориса Ельцина и т. д.

Родовой чертой российской государственности можно считать разделение верховной власти, которая концентрировалась в руках князя, царя, императора, Генерального секретаря ЦК КПСС, президента, и высшей исполнительной власти, находившейся в руках высшей бюрократии — Боярской думы, Сената, Государственного совета, Совета министров, Совнаркома, Правительства. При этом в руках верховной власти неизменно оставался контроль над армией, спецслужбами и дипломатической службой.

Россия на протяжении большей части своей истории располагала системой представительных органов — вече, Земские соборы, Государственная дума, Верховный Совет. В период после заката вече, которое представляло так или иначе все население отдельных городов и прилегающих к ним местностей, представительство носило сословный и территориальный характер: призываемые верховной властью лица представляли отдельные социальные и профессиональные группы и регионы страны. Такой характер представительства характерен и для дореволюционной, и для советской, и для современной системы представительной (и законодательной) власти, в которой, по мнению и власти, и общества, должны находиться и начальники, и интеллектуалы, и рабочие, и крестьяне из всех уголков страны. Представительные (законодательные) органы в России были, за редким исключением — не столько противовесом, сколько продолжением верховной власти, ее подспорьем, и именно власть в решающей степени определяла их повестку дня.