Быть дворянкой. Жизнь высшего светского общества - Вера Желиховская

Раз я читала ей громко историю маленького Шарля, который, не желая учиться в школе, по дороге туда заговаривал со всеми встречными: с лошадью, с собакой и с пчелкой; а Антония, разложив на полу что-то очень большое, кроила, ползая на коленях с ножницами в руках и, не глядя на меня, поправляла каждую мою ошибку. Я очень удивлялась, как она может безошибочно знать каждое слово, не глядя в книгу?..

— Это совсем нетрудно, — отвечала она, улыбаясь, на мой вопрос. — Ты сама будешь делать то же, когда вырастешь.

— О! Нет, я никогда не буду знать всего, что вы знаете! — отвечала я с таким же недоверием к своим будущим знаниям, какие выражала когда-то бабушке по дороге с нею в приют.

— Вот вздор какой! Ты ведь уверяла же меня прежде, что никогда не будешь говорить по-французски. Помнишь, как я тебя уверила, что не знаю по-русски?.. Ты капризничала, говоря, что никогда не поймешь меня и не будешь отвечать; а я спорила, что очень скоро научишься. Кто же был прав?.. Ты тогда была такая маленькая дурочка, что поверила, что я сразу забыла русский язык. Помнишь?

— Да, еще бы не помнить! И как я удивлялась, когда вы нам читали русские сказки!.. Я была совершенно уверена, что вы не забыли только читать, но ничего не понимаете.

— Видишь ли, как удалась моя хитрость?.. Теперь уж незачем больше и обманывать тебя: ты сама иначе не говоришь со мной, как по-французски.

— Да когда по-французски, как-то ловче!

— Ну и слава Богу, что ловче. По-русски можешь говорить со всеми, а со мной и с мисс надо русский язык оставлять в стороне.

— Так, пожалуй, и мисс нас обманывает, — вскричала я, — может быть, и она знает по-русски, а только с нами говорить не хочет, чтоб мы скорее по-английски научились?..

— What, — отозвалась из другой комнаты англичанка, — what about miss?..[96]

«Бабушкин Сад». Художник В. Поленов. 1878 г.

Антония засмеялась.

— Нет, — сказала она, — мисс Джефферс в самом деле не знает ни русского языка, ни даже французского, а не то я рассказала бы ей, в чем дело. Теперь, так как я не говорю по-английски, — приходится нам позвать Лоло на помощь… Ты ведь еще не сумеешь ей сама объяснить?

Я отрицательно покачала головой.

Позвали Лёлю, и она мигом рассказала англичанке, о чем мы говорили. Она сначала слушала беспокойно, перекосив свой светлый глаз на темный и высоко закинув, по своему обыкновению, голову назад; потом успокоилась и начала уверять меня, что не может выучиться по-русски, потому что стара для этого; а что мне самой надо скорее научиться говорить по-английски и петь «pretty English songs»[97]… Я сделала гримасу, не находя ровно ничего хорошего в ее песенках. Мисс мне ужасно надоела со своей единственной песней про какого-то короля, который в казначействе считал свои деньги в то время, как королева ела хлеб с медом, а их бедная служанка вышла развесить в саду белье, и вдруг прилетела маленькая черная птичка и выклюнула ей нос… Я совершенно справедливо находила эту песню ужасно бессмысленной и горячо доказывала, что королевские служанки белья в садах не развешивают, а маленькие птицы никак не могут склюнуть человеческого носа… Тем не менее я к концу лета уже порядочно болтала по-английски, не только с «мисс», но и с сестрою.

Мама ужасно радовалась нашим успехам, а папа говорил, что напрасно мы не учимся его родному, немецкому языку, вместо любимого мамою английского.

— Постойте вот, — говорил он, — повезу вас к бабушке, она заговорит с вами по-немецки, а вы не понимаете!.. Вот и будет и вам, и маме стыдно.

— Вот еще! — закричала я. — Бабочка не станет говорить с нами на чужом языке… Она сама много языков знает, а говорит всегда по-русски.

— Дурочка! Я не про ту вашу бабушку, что в Саратове живет, говорю. Это другая: моя мама… Она не так далеко отсюда. Вот соберемся — съездим к ней в гости.

— Я не хочу!.. Какая там еще новая бабушка?.. У меня одна бабушка — бабочка!.. Другой я не хочу.

Мама и Антония остановили меня.

— Стыдно большой девочке так глупо говорить!

— Ты еще не знаешь этой бабушки — папиной мамы; а когда узнаешь, наверное полюбишь так же, как и мамину маму.

— Никогда! — протестовала я, не запинаясь. — Как я могу другую полюбить так, как свою родную, милую бабочку?.. Ни за что на свете!

— Перестань же, глупенькая! — сказала мама серьезным голосом; но я видела, несмотря на ее строгий тон, что чудесные, добрые глаза ее улыбались мне ласково.

— Покормит тебя бабушка конфетами, ты и ее крепко полюбишь, — заметил папа.

Я только что хотела сердито отвечать ему, когда Антония взяла меня за руку и, пока мама заговорила о чем-то с папой, тихо и строго сказала, уводя меня в другую комнату:

— Молчи! Как не стыдно тебе огорчать отца?

— Чем? — удивилась я.

— Тем, что говоришь, что не хочешь поехать к его маме. Это его обижает и огорчает!.. Подумай, если бы кто-нибудь стал бранить твою мать — приятно ли бы это тебе было?..

— Да я совсем не браню… — сконфуженно бормотала я, — я только говорю правду, что никого так не могу любить, как бабочку…

— Никто тебя об этом не спрашивает. И, наконец, почем ты можешь знать это, не зная совсем бабушки Васильчиковой?.. — мать моего отца по второму браку была Васильчикова. — Когда узнаешь и увидишь, какая она добрая и как вас любит, тогда другое запоешь…

И Антония долго говорила на эту тему.

Я молчала… Сколько она меня ни старалась уверить, я все-таки была твердо убеждена, что не может быть другой такой бабушки в целом свете, как моя родная бабочка, и что я никогда не полюблю папину маму так, как ее.

Однако Лёля, которой удивительно легко давались языки, сама вызвалась учиться по-немецки и начала три раза в неделю аккуратно заниматься с Антонией. К осени она уже много понимала и читала совершенно свободно. Папа хвалил ее и в шутку назвал ее раз «достойной наследницей своих славных предков, германских рыцарей Ган-Ган фон дер Ротер Ган, не знавших никогда другого языка, кроме немецкого»…

— Значит, папа, они были очень необразованные, — сказала я, — потому что мама говорит, что все образованные люди должны знать несколько языков…

Папа засмеялся и, целуя меня, сказал, что желал бы, чтоб я была очень образованной девицей, а потому и попросит Антонию Христиановну заняться и со мной немецким языком.

Вскоре после нашего приезда я раз легла спать очень рано, с головною болью, и проснулась вдруг, как мне показалось, среди ночи, но, вероятно, это был вечер, потому что Антония еще не ложилась, и веселые голоса мамы и ее слышались из соседней комнаты и почему-то ужасно меня испугали: мне казалось, что случилось, верно, что-нибудь страшное… Я быстро вскочила, чувствуя, что вся горю, и отбросила одеяло. В ушах у меня звенело, все тело мое чесалось, и мне страшно хотелось пить…