Чаша и крест - Нэнси Бильо

Перед нами стоял Жаккард Ролин. Как это он ухитрился потихоньку открыть дверь и войти незамеченным?

— А вы что здесь делаете? — сердито спросила я.

— Да так… пришел узнать, как дела у моего друга, господина Гуинна.

Брат Эдмунд откашлялся:

— Он недавно ушел. Я наложил ему мазь и сделал перевязку, теперь рана скоро заживет.

— Это хорошо, — сказал Жаккард. Он оставался на месте и, похоже, уходить не собирался.

— Вам нужно что-нибудь еще, господин Ролин? — вежливо поинтересовался брат Эдмунд.

— Да нет, ничего. Просто я получил одну любопытную новость. Произошло событие, которое скоро самым кардинальным образом изменит жизнь всей Англии.

— Что вы имеете в виду? — уточнила я.

— Папа Климент опубликовал буллу против короля Генриха Восьмого. Теперь ваш государь официально отлучен от Церкви.

Жаккард ушел. Брат Эдмунд погасил огонь и запер лазарет. А я все думала, что сулит нам эта новость. Отлучение было крайней мерой, к которой прибегали нечасто. Последний человек, которого его святейшество Папа отлучил от Католической церкви, был Мартин Лютер, и это случилось в 1520 году.

Я вспомнила, что говорила Гертруда, когда мы ехали в Лондиний. «И священной обязанностью всех христианских монархов станет смещение его с трона. Мало того, мы, его подданные, не будем иметь права сплотиться для защиты короля. Вот что будет, если его святейшество предаст Генриха анафеме».

Пока мы сидели в лазарете, на улице похолодало. Воздух был влажный, чувствовалось, что скоро пойдет снег. Улица опустела, больше никто не распевал веселых рождественских песен. Горожане попрятались в дома, сидят себе в тепле у каминов и наслаждаются праздничной трапезой.

Мы вышли на Хай-стрит, и в самом конце ее я увидела группу людей, очень медленно шагавших к центру города. Приглядевшись, мы с изумлением узнали брата Освальда и его товарищей, которые накануне отправились в Элсворт. Уж их возвращения мы никак не ожидали.

Монах-цистерцианец казался таким измученным, что я испугалась: вдруг он сейчас упадет посреди улицы и больше не встанет. Товарищи его выглядели не лучше: грязные, оборванные, все в синяках и ссадинах.

— Что с вами случилось? — вскричала я.

— Все хорошо, сестра Джоанна, — слабым голосом произнес брат Освальд.

— А где же тот человек, который собирался присоединиться к вам в Элсворте? Что-то я его тут не вижу? — спросил брат Эдмунд.

Никто ему не ответил.

Тут из дома Соммервилей выскочил раздетый Артур: он переживал, что меня так долго нет. Я прогнала мальчика обратно, пообещав, что приду буквально через несколько минут. И вскоре все мы уже сидели за праздничным столом.

Сестра Винифред, как и подобает гостеприимной хозяйке, радушно приветствовала брата Освальда и его товарищей. Пока я ставила перед каждым чашу с рождественским пуншем, она ловко разделила угощение, предназначавшееся для четверых, на десять порций. Каждому гостю досталось по кусочку жареного гуся и ломтику пирога. Пирог получился чудесный: баранина с приправами была верхом совершенства, да изюму было положено ровно столько, сколько надо.

Артур, как и все дети, просто обожал Рождество. «Интересно, — подумала я, — помнит ли он прошлый праздник?» К тому дню он уже лишился родителей и находился на севере Англии, в доме своих пребывавших в трауре родственников. Маленький сирота был никому не нужен, пока за ним не приехал мой отец и не забрал его с собой на юг. Ну а что касается позапрошлого Рождества, которое Артур праздновал с мамой и папой, то о нем он точно ничего не помнит: слишком мал был два года назад. Я молила Бога, чтобы бедная Маргарет на небесах знала: с ее сыном все в порядке, он окружен любовью, я не подвела свою любимую сестренку и свято чту ее память. Но что бы Маргарет подумала, услышав, что я воспользовалась ее мучительной тайной, чтобы проложить себе дорогу обратно домой, в Дартфорд? Я терзалась угрызениями совести. Неужели нельзя было отвоевать свободу как-нибудь иначе?

Но сегодня хотя бы Артур был счастлив: его улыбка, любопытные глазенки, непосредственный смех — все это очень радовало сидевших за столом; правда, цистерцианцы по большей части помалкивали. А брат Эдмунд ни о чем их не спрашивал; как всякий хороший хозяин он просто делал все, чтобы гостям было комфортно в его доме. Но я достаточно хорошо его знала и понимала, что мой друг, впрочем как и я сама, слегка озадачен. В Элсворте явно что-то случилось. Но что?

Появилась Кити, чтобы убрать со стола. Я попросила сестру Винифред присмотреть за Артуром, а сама решила пригласить брата Освальда и его товарищей к себе домой, чтобы показать им свой новый ткацкий станок. Брат Эдмунд вызвался нас сопровождать.

Цистерцианец, услышав мое предложение, покорно склонил голову:

— Если тебе так угодно, сестра.

Монахи с огромным интересом осмотрели станок и ту часть гобелена, которую мы успели соткать за первые несколько недель. И ни один из них, в отличие от Жаккарда, не усмотрел в образе феникса символ будущего возрождения монастырей.

В своем доме я чувствовала себя увереннее и решилась задать им давно вертевшийся на языке вопрос:

— А что все-таки случилось в Элсворте? Прошу вас, расскажите.

Лица монахов снова омрачились. Все повернулись к брату Освальду.

— Изволь, сестра Джоанна, я расскажу, — сказал он, помолчав, и сел на пол. Это у него было в обычае, да и вообще цистерцианцы — народ чрезвычайно смиренный и неприхотливый. — Если бы вы только знали, какой в Элсворте красивый монастырь, — начал брат Освальд. — Мы прибыли туда уже в сумерках, и, честное слово, увидеть его — это как прекрасный сон. Обители сей целых триста лет, ее построили еще во времена Крестовых походов…

Брат Освальд замолчал, уставившись на пламя свечи, которая чадила перед ним. Рана на его лице, которую ему нанес тот громила из Саутуарка, еще не совсем зажила.

— Ну вот, значит, отыскали мы брата Пола. Он жил там тайком, скрываясь от всех. Не мог даже огня развести, чтобы приготовить еду или согреться: боялся, что его обнаружат. Брат Пол сказал, что наш приход — это знамение Божие, а значит, еще не все потеряно. Мы помолились вместе и потом легли спать. До чего же спокойно было у нас на душе, когда мы все вместе ночевали в той комнате: было такое чувство, словно мы снова обрели наш общий дом молитвы.

Брат Освальд опустил голову.

— А наутро мы стали будить брата Пола и не смогли его разбудить. Ночью он умер.

Теперь я пожалела о том, что попросила его рассказать эту историю.

Цистерцианец расправил плечи.

— Но не станем предаваться отчаянию, — с трудом проговорил он, — нет, не станем. Все в руках Создателя, и пути Господни неисповедимы. Я думаю, следующее паломничество откроет нам волю Божию. Да-да, я в этом не сомневаюсь.