Семь ночей в постели повесы - Анна Кэмпбелл

Именно этот мужчина приветствовал ее, когда она приехала в замок Крейвен три месяца назад. Она знала эти холодные глаза и беспощадный язык, и его исключительное внимание ко всему, что бы она ни делала.

– Впечатляюще, да? – проговорил он с нарочитой медлительностью и поднес бокал к губам.

– Если ты хотел сменить интерьер, можно было снести зеркала в подвал.

Его красивый рот скривился, хотя взгляд остался настороженным.

– Мне показалось, что нужно быстрее принять меры.

Она внимательно рассматривала разгром.

– Ты определенно принял меры.

Он выпрямился, не придвигаясь к ней. С другой стороны, и не отодвинулся. Сидони постаралась увидеть в этом что-то обнадеживающее. К своему облегчению, она не почувствовала той дистанции, которую он сохранял между ними в Лондоне. Он не казался ни злым, ни враждебно настроенным. Он просто выглядел… настороженным.

Она посмотрела ему в глаза:

– Ты не удивлен, что я здесь?

Он пожал плечами:

– Я слышал, как подъехала карета.

– Это мог быть кто-то другой.

Он бросил на нее невыразительный взгляд из-под густых ресниц.

– Нет, не мог.

Пожалуй, он прав. Хотя существовала вероятность, поскольку он больше не считался плутократом сомнительного происхождения, что соседи взяли его под свое крыло. Да вот только уже глубокая ночь, а за окнами бушует гроза. Убранство и прислуга в замке Крейвен равно эксцентричны, а его гостеприимство остается таким же холодным, как всегда.

Сидони пыталась держаться избранного курса. Его холодность обескураживала, чего, без сомнения, он и добивался.

– Ты ведь не спишь здесь, не так ли?

Он улыбнулся шире, словно его позабавила какая-то одному ему известная шутка.

– Это так подобающе для жены, любовь моя, – интересоваться, где я сплю.

Сидони не поморщилась, услышав в его словах нескрываемый сарказм. Она ожидала негодования. Пока она легко отделывалась. Он мог прогнать ее из дома.

– А где ты спишь?

Он глотнул вина, его серебристые глаза оставались непроницаемыми.

– Я вообще почти не сплю.

Что она могла на это сказать? Она в последнее время тоже мучилась бессонницей.

– Не хочешь предложить мне бокал вина?

По дороге сюда она твердила себе, что не отступится, что бы он ни сказал и ни сделал. Слава богу, в течение последней недели утренняя тошнота, которая так долго преследовала ее, прекратилась. Она была так слаба в тот день, когда они поженились. Неудивительно, что Джозеф покинул ее. Если бы она была сильной, то потребовала бы того, чего хочет. Джозеф не мог игнорировать ее: она – его жена, у нее есть на него права.

Да вот только теперь, оказавшись в Крейвене, Сидони отнюдь не чувствовала себя уверенной. Она, оказывается, забыла, какой он высокий, как подавляет его присутствие, как от одного только его вида голова идет кругом от любви.

– Конечно. Все, чем я владею, в твоем полном распоряжении. В том числе и кларет.

Она склонила голову набок:

– Спасибо.

– Составишь мне компанию в библиотеке?

– А поближе нельзя?

– Нет, – отрывисто бросил Джозеф и направился к лестнице, полагая, что она последует за ним.

Разумеется она пошла. Она не собиралась терять его из виду. Он знает, что она задумала. Не может быть, чтобы он неверно истолковал причину, по которой она нарушила его уединение.

Пока его сардонические ремарки сдерживали ее. Но он найдет более острое оружие, если она атакует каменные бастионы, защищающие его чувства. Сидони приехала, готовая сражаться не на жизнь, а на смерть.

Столь поздний приезд давал слабую надежду, что она застанет его врасплох в постели, и еще более зыбкий шанс, что природа возьмет свое. Это при условии, разумеется, что он все еще желает ее. Она буквально изнемогала от жажды его прикосновения, но, быть может, он позабыл те волшебные мгновения, когда они сливались друг с другом настолько полно, что было непонятно, где заканчивается он и начинается она. Сидони преодолела нервный спазм в горле.

В библиотеке есть диван. И стол. Не все еще потеряно.

В библиотеке Джозеф налил Сидони вина и жестом предложил сесть в кресло. Огонь в камине потрескивал – значит, он еще не ложился. Он уже признался, что почти не спит. Как отчаянно ей хотелось, чтобы это признание уязвимости побудило его выслушать ее.

Он подлил в свой бокал вина и, подойдя к окну, стал хмуро смотреть на грозовое море и небо, периодически освещаемое молнией. Сидони сидела и вглядывалась в его профиль, отыскивая малейшие признаки раздражения. Он выглядел усталым и угрюмым. За последние дни оборона его окрепла. Гнев был запрятан настолько глубоко, что если бы она не знала его так хорошо, то не распознала бы это его состояние.

– Скажи мне, зачем ты приехала, Сидони? – В голосе Джозефа не было и следа знакомой иронии.

Она поставила нетронутый бокал с вином на каминную полку. Ей представлялось, что они будут перебрасываться словами чуть дольше. Надеялась на это. Если, выложив свои карты, она проиграет, ей не останется ничего другого, как вернуться в Лондон и жить без Джозефа. Да поможет ей бог, ведь это было куда страшнее, чем предложить себя незнакомцу, чтобы спасти Роберту. Следующие несколько минут грозили разбить ей сердце.

Сидони выпрямилась в кресле, велев себе быть храброй, и посмотрела на Джозефа.

– Я хочу, чтобы наш брак был настоящим. Мы не можем жить порознь: я – в Лондоне, ты – здесь, как медведь в берлоге.

К ее удивлению, он слабо улыбнулся:

– Вижу, ты восстановила свой боевой дух.

Она вскинула голову, хотя он смотрел не на нее, а на бушующую за окном грозу.

– Я намерена бороться за тебя, Джозеф. Ради себя. И ради… нашего ребенка.

Он отхлебнул вина.

– Весьма похвально, моя дорогая.

Она ждала, что он скажет дальше, но он молчал.

Когда молчание затянулось, Сидони нахмурилась:

– И это все, что ты можешь сказать?

Он по-прежнему не смотрел на нее.

– Да, не считая того, что желаю тебе счастливой обратной дороги завтра поутру.

Она вздрогнула.

– А ты жесток.

– Нет. Я просто повторяю то, что сказал тебе в прошлый раз. – Плечи его напряглись, и он вынудил себя продолжать: – Сожалею, что ты проделала такой долгий путь в такую погоду, чтобы услышать это снова. Я никогда не буду жить с тобой как муж.

– Я с этим не смирюсь. – Руки ее, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.