Семь ночей в постели повесы - Анна Кэмпбелл

Он пожал плечами:

– Смиришься, – помолчал. – Рано или поздно.

– Джозеф, неужели мы не можем все решить по-другому? – Ей очень хотелось оставаться гордой и сильной, но, столкнувшись с его непреклонностью, она не могла сдержать отчаяния.

Глаза его, твердые и суровые, устремились на нее.

– Нет.

Он не оставлял места для переговоров. Пропади все пропадом, неужели она и в самом деле потерпела неудачу? После их любви, радости и мук. Неужели ей придется строить будущее без него? Помимо воли у нее вырвалось то, о чем она поклялась не говорить:

– Но ты же любишь меня.

Она приготовилась к отрицанию, но он улыбнулся – на этот раз с намеком на теплоту.

– Конечно, я люблю тебя.

Это быстрое признание смягчило ее истерзанную душу, хотя его невозмутимость шла вразрез с важностью сказанных слов. Она вскочила и проговорила с надеждой:

– Значит, у нас есть шанс.

Он покачал головой и отвернулся.

– Нет. – Голос его стал суровым и отрывистым. – Ни малейшего.

Охваченная безысходностью и отчаянием, Сидони придвинулась ближе и сообразила, что он наблюдает за ней в оконное стекло. Слишком часто отражения выступали посредниками между ними. Пора им наконец посмотреть друг другу в лицо.

– Джозеф, я люблю тебя. Ты любишь меня. Почему мы должны быть врозь?

Она осмелилась дотронуться до его руки. Он дернулся, как будто обжегся.

– Не надо.

– Ладно. – Сидони опустила руку, но сила его реакции подсказывала ей, что ее присутствие не оставляет его безучастным. – Ответь мне.

– Потому что мы не можем быть вместе.

Ее слабая попытка сохранить достоинство совершенно не удалась. Она поспешно заговорила:

– Я знаю, что обидела тебя. Ты и представить себе не можешь, как я сожалею о том, что сделала. Прости… прости, что не рассказала тебе о брачном свидетельстве твоих родителей. – Как ни старалась Сидони держаться, голос ее все же дрогнул: – Прости, что не сказала тебе о ребенке.

– Сидони…

Не дав ему отвергнуть ее извинение, она поспешила продолжить. Она должна убедить его простить ее. Должна.

– У меня больше никогда не будет от тебя тайн. Я никогда не буду лгать или обманывать тебя. Я буду такой, какой ты хочешь.

– Ты и есть такая, какую я хочу. – Джозеф говорил так тихо, что ей пришлось напрягать слух. – Всегда была такой, какую я хочу. Но жизнь с тобой сделает меня несчастным. Будь милосердна, милая Сидони, оставь меня моему одиночеству.

Гнев прогнал страдание в голосе Сидони.

– Твое одиночество убьет тебя.

– Молю бога, чтобы так и было, – с горечью отозвался он.

– Не прогоняй меня! – На этот раз, дотронувшись до его руки, она не дала ему отстраниться. – Дай мне неделю. Это все, о чем я прошу. Неделю, в которую мы будем любовниками, как тогда. Неделю, чтобы вспомнить, что мы значим друг для друга.

Он не откликался. Бледность говорила о том, какими мучительными были для него ее мольбы. Будь она не в таком отчаянии, то отступила бы из сострадания.

– Мне не требуются напоминания.

– Неделя, Джозеф.

Она придвинулась к нему и вдохнула чистый мужской запах. Боль от того, что он так близко и в то же время так далеко, была сокрушительной.

– Ты сказала, что любишь меня… – вымолвил он, словно говорил о погоде, словно кровь его медленно превращалась в лед.

Она придвинулась еще ближе, грудью коснувшись его руки.

– Ты же знаешь, что люблю.

С нежностью он отнял ее пальцы от своей руки. Отступил в сторону и повернулся к ней лицом. Кожа его была мертвенно-бледной, а глаза – тускло-серыми, как море под дождевыми тучами.

– Если любишь меня, уезжай. Возвращайся в Лондон и живи своей жизнью. Жизнью, в которой я не буду играть никакой роли.

Она пыталась сдержать слезы, но это оказалось невозможно.

– Ты же отец моего ребенка! Ты всегда будешь частью моей жизни. Со мной или без меня.

– Я не буду с тобой. – Он зашел за стол, и она поняла, что он использует его как барьер против нее. Когда он поставил свой бокал, как бы завершая разговор, этот жест пронзил ей сердце.

Сидони заглянула ему в лицо и увидела, что он непоколебим.

Ничто не заставит его изменить свое решение. Сила характера, которая бросала вызов жестокостям мира, роковым образом обернулась против нее. Он больше не позволит себе быть уязвимым перед ней.

Боже праведный, она потерпела поражение.

Они любят друг друга, но любви недостаточно.

Должно быть, он понял, что она сдалась, потому что напряжение отпустило его плечи. Голос стал более естественным:

– Ложись в гардеробной. Завтра я не стану навязывать тебе свое присутствие.

Навязывать свое присутствие? Неужели он не знает, что одно его слово для нее слаще музыки?

– Значит, это прощание? – прошептала она, надеясь вопреки всему разглядеть хотя бы малейшие признаки смягчения. Но их не было. Лишь суровая неумолимость и нечто, похожее на нетерпение поскорее покончить с этой неловкой ситуацией.

Однажды в этой самой библиотеке она мужественно посмотрела ему в лицо, когда он намеревался отослать ее. В тот раз она одержала верх. Сегодня было ясно, что проиграла. Осознание этого поразило как удар, грозящий свалить ее с ног.

– Прощай, Сидони.

– А ты… ты не поцелуешь меня в последний раз? – спросила она дрожащим голосом.

Явная вспышка раздражения у него на лице заставила ее съежиться.

– Нет.

Она подошла к столу, неуклюже стащила печатку. Если они больше никогда не увидятся, кольцо должно остаться у него. Оно ей не принадлежит. Очень мягко она положила кольцо на папку перед ним. Рубин сверкал как кровь на темно-зеленой коже. Джозеф не пошевелился, чтобы взять кольцо, но и не предложил Сидони оставить его.

Она долго смотрела на него, запечатлевая в памяти все до единой черточки. Пыталась убедить себя, что война не окончена, что она еще может бороться и, возможно, победить. Но сама не верила в это.

– Да хранит тебя Господь, Джозеф.

Сидони повернулась, чтобы взять подсвечник, и сделала шаг. Еще один. Ноги как будто налились свинцом. До двери – десять миль по каменистой дороге. Она глубоко вздохнула и заставила себя сделать еще шаг.

Это все, что ей нужно. Шаг за шагом. Год за годом – пустой, бесплодной жизни.

Шаг. Еще. Скоро она окажется в большом холле. Потом наверху. Потом в гардеробной. Завтра отправится назад, в пустой Меррик-Хаус. Конечно же, это чисто математический вопрос. Сердце ее может разорваться, но если она будет продолжать идти, рано или поздно вырвется из этой комнаты.