Капеллан дьявола. Размышления о надежде, лжи, науке и любви - Ричард Докинз

Если Ричарда Лики можно назвать героем, в слоновьих анналах с ним может сравниться легендарная и почитаемая пара — Иэн и Ория Дуглас-Гамильтон.

Мы с Иэном учились в Оксфорде у великого натуралиста Николаса Тинбергена, как и Майк Нортон-Гриффитс. Мы давно не виделись, и чета Дуглас-Гамильтон пригласила нас с Лаллой провести с ними последние дни наших каникул на озере Найваша. Потомок династии воинственных шотландских лордов (позднее летчиков-асов) и дочь не меньших авантюристов — итало-фран-цузских путешественников по Африке, — Иэн и Ория познакомились при романтических обстоятельствах, жили опасной жизнью, вырастили дочерей привыкшими играть среди диких слонов и боролись с торговлей слоновой костью словом, а с браконьерами — оружием.

Родители Ории, которые в 30-х годах были исследователями Африки и охотниками на слонов, построили Сирокко, великолепный “розовый дворец” в стиле ар-деко, на берегу озера Найваша, где они поселились, чтобы вести фермерское хозяйство на трех тысячах акрах. Они похоронены рядом друг с другом в саду, возле аллеи кипарисов, которую они посадили в память о Неаполе, а высящийся за аллеей Лонгонот заменял им Везувий. Когда они умерли, их владения на десять лет пришли в упадок, пока целеустремленная Ория не вернулась туда, вопреки всем советам экономистов. Теперь ферма вновь процветает, хотя площадь ее земли уже не три тысячи акров, а сам Сирокко отреставрирован и выглядит так, как и должен был выглядеть. Иэн каждые выходные прилетает домой на своем крошечном самолете из Найроби, где он руководит недавно основанной благотворительной организацией “Спасем слонов” (Save the elephants). Вся семья собралась в Сирокко на Рождество, а мы должны были присоединиться к ним к Новому году.

Наше прибытие было незабываемым. Сквозь открытые двери гремела музыка (саундтрек Вангелиса к фильму “1492 год” — впоследствии я выбрал его для “Дисков с необитаемого острова”[288]). После характерного итало-африканского обеда на двадцать персон мы осмотрели небольшой загон, где двадцатью пятью годами раньше, неприглашенный, нежданный, Иэн посадил свой самолет к ужасу родителей Ории и их гостей, во время столь же роскошного званого обеда. На заре следующего дня, после этого потрясающего появления Иэна в ее жизни, Ория без колебаний улетела с ним на озеро Маньяра, где этот молодой человек недавно начал свои знаменитые теперь исследования диких слонов, и с тех пор они никогда не расставались. Они рассказывают о своей жизни в двух своих книгах — идиллической “Среди слонов” и более мрачной “Битва за слонов”2.

На веранде на вулкан Лонгонот смотрит череп Боадицеи — основательницы целого рода, матери и бабушки многих из тех слонов, которыми занимается Иэн, жертвы браконьерского холокоста. Иэн преданно усадил ее череп на заднее сидение своего самолета и привез его сюда, где он теперь вечно смотрит на тихий сад. В окрестностях озера Найваша нет слонов, поэтому мы избежали известного ритуала Дугласов-Гамильтонов, которые любят брать своих гостей на прогулку, где они сходят с ума от страха. Следующая история, описанная в книге “Дерево, где родился человек”[289]американского писателя и путешественника Питера Маттиссена, весьма характерна:

“Не думаю, что она будет на нас нападать”, — прошептал Иэн. Но в тот момент, когда стадо уже благополучно прошло мимо, Офелия вышла на берег и приняла угрожающую позу. Не было ни хлопающих ушей, ни трубного звука, а была просто идущая на нас слониха с высоко поднятым хоботом, — меньше чем в двадцати ярдах от нас.

Помню, что когда я пустился бежать, я проклинал себя за то, что вообще сюда попал. Мой единственный шанс состоял бы в том, чтобы слониха схватила моего друга, а не меня. С чувством полной безнадежности, или, быть может, повинуясь какому-то инстинкту, говорящему не поворачиваться спиной к нападающему животному, я обернулся едва ли не раньше, чем побежал, и был вознагражден одной из самых потрясающих картин, которые мне доводилось видеть. Дуглас-Гамильтон, не желавший бросать свою аппаратуру, знавший, что убегать все равно бесполезно, и, несомненно, рассерженный тем, что Офелия не стала действовать так, как он предсказывал, вступил в последний бой. Он взмахнул руками перед нависшей над нами слонихой, заслонившей палящее полуденное солнце своей пыльной тушей, и замахал своим блестящим аппаратом у нее перед глазами, одновременно заорав: “Отвали!” От неожиданности Офелия хлопнула ушами и затрубила, но шагнула в сторону, потеряв инициативу, и, свернув, двинулась обратно в сторону реки, гневно трубя через плечо.

Вверху над берегом раздался раскатистый смех Ории. Мы с Иэном побрели на обед. Разговаривать чертовски не хотелось.

Единственной неприятностью за время наших каникул на озере Найваша был скверный слух, что на соседской ферме в капкан попал леопард, который теперь бродил где-то в окрестностях, мучимый болью, волоча за собой капкан. В тихом гневе Иэн взял ружье (ведь раненый леопард может быть опасен), вызвал с фермы лучшего следопыта-масаи, и мы отправились на поиски на древнем “лендровере”.

План был такой: найти леопарда по следам и свидетельским рассказам, заманить в ловушку, вылечить и снова выпустить на территории фермы. Не зная ни слова на суахили, я мог судить об успехах проводимого Иэном перекрестного допроса только по выражениям лиц, интонациям и кратким переложениям, которые Иэн иногда делал ради меня. В итоге нам удалось найти молодого человека, который видел леопарда, хотя поначалу он это отрицал. Иэн прошептал мне, что такое первоначальное отрицание (которое меня, с моей простодушной прямолинейностью, сбивало с толку) имело ритуальное значение, и это было вполне нормально. Наконец, ни разу не признавшись, что он изменил свои показания, этот юноша привел нас на место. Следопыт масаи нашел там шерсть леопарда и возможный след. Он ринулся, согнувшись, через заросли папируса, а мы с Иэном поспешили за ним. Как раз когда я подумал, что мы безнадежно заблудились, мы вновь вышли из зарослей там же, где и вошли. Леопарда и след простыл.

Такими же окольными словесными перепалками мы выследили более позднего свидетеля, который привел нас на другую поляну, окруженную папирусом, и Иэн решил, что это будет самое подходящее место для ловушки. Он позвонил в Кенийскую службу дикой природы, и оттуда в тот же день приехали люди с большой железной клеткой, целиком заполнявшей кузов “лендровера”. Ее дверь была устроена так, чтобы захлопываться, если потянуть за приманку. Глубокой ночью мы пробрались, шатаясь и налетая друг на друга, через папирус и навоз бегемотов, замаскировали ловушку листвой, выложили дорожку из сырого мяса, ведущую к входу, оставили половину овечьей туши как приманку и отправились спать.

На следующий день нам с Лаллой нужно было возвращаться в Найроби, и когда мы уезжали, ловушка по-прежнему стояла с приманкой, на которую не клюнул никто основательнее водяного мангуста. Иэн отвез нас на своем маленьком самолете, поднимаясь над дымящимися вулканическими холмами и спускаясь в заполненные озерами долины, над зебрами и (почти) под жирафами, рассеивая пыль и коз в деревнях масаи, огибая холмы Нгонг, в Найроби. В аэропорту Уилсон мы случайно столкнулись с Мив Лики. Ричард теперь передал ей большую часть своей работы по руководству охотой за ископаемыми, и она предложила познакомить нас с нашими предками в хранилище Кенийского национального музея. Эта редкая честь была нам оказана утром следующего дня, перед самым нашим отлетом в Лондон.