Останется при мне - Уоллес Стегнер

– Сид, – сказал я, – ты бы предпочел, чтобы она сидела и заламывала руки?

– Масса планов по недвижимости, – продолжил он, игнорируя мои слова. – Позвала землемеров и весь холм по новой размежевала, чтобы каждый из внуков мог выбрать себе участок, когда исполнится восемнадцать. Верх холма, четыреста акров, – там должен быть природный заповедник, земля отойдет городу, если город ее возьмет, или Управлению охраны природы, или, в крайнем случае, будет в ведении семейного доверительного фонда. Это ее посмертный дар Баттел-Понду: постоянное место для пикников.

Он поджал губы в презрительной, недовольной улыбке.

– Ее посмертный дар мне, разумеется, более личного свойства.

Я ждал. Он смотрел на меня, криво улыбаясь.

– Подождав столько, сколько требуют приличия, – сказал он, – мне надлежит жениться вторично. Я ей говорю: “Нет, я этого не сделаю”, а она мне: “Еще как сделаешь, конечно, сделаешь. Почему нет? Тебе нужен кто-то, так будет лучше для тебя”. У нее никогда ни тени сомнения насчет того, что лучше для меня. “Но не на ком-то нашего возраста, – она мне говорит. – Не на уютной пожилой вдове. На ком-то моложе, сильно моложе, на женщине энергичной, с идеями, которая будет держать тебя в тонусе и не даст тебе опуститься. Потому что именно это произойдет, если ты будешь предоставлен самому себе”.

Встретиться с ним глазами было все равно что взяться за провод под током. Я спросил:

– Опуститься куда?

– Куда? В себя. В свою нерасторопность и некомпетентность. – Его вниманием завладела царапина на тыльной стороне руки. Он внимательно ее изучил, выщипывая кожу вокруг. Потом опять поднял на меня глаза. Сложил губы словно для того, чтобы присвистнуть. Чуть погодя губы расширились в улыбку. – Знаешь, что она сделала, чтобы направить меня по верному пути? Никогда не догадаешься. Даже не пытайся. Составила список. Список подходящих для меня женщин тут и в Хановере. Пять имен, идут в порядке убывания годности.

Включившись, негромко зашумел холодильник. Я почувствовал щиколотками теплую струю воздуха из него.

– Шутишь, – сказал я.

– Не шучу. Хочешь посмотреть список?

– Пожалуй, нет.

– Не хочешь, – промолвил он, внезапно помрачнев. Его рука потянулась к раковине и открыла кран. Несколько секунд он смотрел, как бежит вода, словно никогда раньше не видел бегущую из крана воду. Закрыл кран.

– Планы, планы, – сказал он. – Лежит с этим своим блокнотом на животе и определяет будущее всего и всех. Завещание переписывала раз десять. Юрист приезжает из Монтпилиера каждый понедельник, среду и пятницу. Все случайности предусмотрела, жизнь каждого из нас расписана. В любой непредвиденной ситуации только и надо, что заглянуть в генеральный план.

– Все еще не могу поверить в этот список потенциальных жен.

– Составила, составила.

– Разумеется, из самых что ни на есть любовных побуждений.

– Конечно. Из самых что ни на есть любовных. И с тщательнейшим учетом всех соображений здравого смысла.

– Она пеклась о людях всю жизнь. Быть заботливой – это стало ее профессией. Разве по-своему не чудесно, что даже сейчас она думает о других, а не о себе?

Сид повернул морщинистое лицо и уставился в окно над раковиной. Обращаясь к листьям и небу за окном, сказал:

– О себе она тоже не забыла. У нее и на свой счет есть план. Ужасающий план.

– Халли нам сказала. С этим трудно примириться.

– Трудно – не то слово. А Халли вам рассказала остальное? – Его голос повысился, он толкнул пальцем дужку очков и украдкой посмотрел на меня через руку, затем опять наполовину отвернулся. – Ты слышал ее там, на лужайке. Она рассчитывает, что сможет, когда придет время, просто тихо выскользнуть. Никого не беспокоить, просто бесшумно удалиться, как гость, которому надо раньше других уйти с вечеринки.

– Хочет вас избавить.

– Вот именно. И как мне тогда быть – помахать ручкой и забыть ее, просто продолжить чинить пылесос или чем там я буду заниматься в этот момент? Просто выкинуть ее из головы, пусть себе едет в больницу и лежит там, отказываясь есть и пить? Ну, воду-то ей пить, видимо, придется, на то, чтобы не поили, она от врача согласия не добилась. Но заставила его пообещать, что насильно кормить не будут. И поэтому надеется, что дело не затянется.

Я не сразу смог сообразить, что на это ответить. Наконец сказал:

– И что, ты этого не одобряешь? Я одобряю. Если сам когда-нибудь буду в таком положении, хорошо бы мне точно так же пошли навстречу.

Мышцы его челюстей внезапно выступили валиками; глаза за стеклами были голубыми размытыми пятнами.

– О, это разумно! Все, что она делает, разумно. Кто бы спорил. Я только спрашиваю себя иногда, знает ли она, что у людей есть чувства.

Высокий и стесненный, его голос сделался почти писклявым.

– Подумай, про кого мы сейчас говорим! Кого нам предложено выпроводить, как надоедливую продавщицу журнальных подписок!

Он яростно взмахнул руками, и из банки, которую он держал, струя пива выплеснулась на пол. Сразу же, не глядя на меня, он отмотал от рулона пару бумажных полотенец, скомкал, встал на колени и принялся вытирать. Я увидел, что волосы у него на макушке поредели. Худосочный завиток, которым был увенчан его загорелый череп, напомнил мне кое о чем, что сказал однажды – не знаю, всерьез или в шутку – Лайл Листер: якобы к югу от экватора волосы на макушках у местных жителей, как и вода, вытекающая из ванны, завихряются не по часовой стрелке, как у нас, а против. У Сида – по.

– Так вот, возвращаясь к твоему первому вопросу, – обратился он к полу промеж своих колен, – что если она этого пикника не выдержит? С ее точки зрения – какая разница, когда она умрет, в субботу или в четверг. Какое право имеет кто бы то ни было запретить ей провести последние часы хоть катаясь на роликах, если такова будет ее воля? Как ее удержать от того, что она хочет сделать, невзирая на любые твои запреты?

Встав, он с силой швырнул комок бумаги в мусорную корзину. Взгляд, жаркий от возмущения, двинулся по кругу навстречу моему.

– Я могу отказаться ее взять, сама она добраться не в состоянии. Но ты же знаешь, как она поступит. Найдет себе помощь. Уговорит кого-нибудь. Поедет, даже если будет точно знать, что умрет прямо там, на холме. Насмерть будет со мной сражаться. На рот повесит замок. Она – мастер неумолимого молчания. Я не смогу с этим бороться. Никогда не мог.

Пивная банка полетела в корзину вслед за полотенцами.

– Великолепный способ отпраздновать день рождения. Он же день смерти. Самая подходящая обстановка для наших последних нежных прощаний.

Колючая электрическая энергия не давала покоя его рукам и дергала мышцы лица, рождая судорожные гримасы. Его взгляд не давал мне пошевелиться, точно я был студентом в аудитории, которому он вознамерился задать трудный вопрос.