Синдром пьяного сердца - Анатолий Приставкин

Я не стал Кешу спрашивать, как выучиться на придурка. В книгах все написано. А они у меня, как кино, в мозгах прокручивались. Доставай, как с полочки, да смотри. Даже Кеша удивился. Если память такая, кто же ты, как не придурок? Нормальному человеку память не нужна… И чем больше я читал, тем больше убеждался, что я придурок и есть…

Пока ухо подлечили, я уже все, что было в шкафу, перелопатил и в свою черепушку заложил. Еще на врачах себя проверил, невпопад стал говорить, глупые вопросы задавать, хихикать без повода. А когда в колонию вернулся, так наловчился придуряться, что даже Карабас Барабас поверил, что я придурок стопроцентный. Я даже для страховки раз-другой под себя намочил. Так меньше пристают. И хоть поиздевались, и пальцем указывали, но жить и правда получилось безопасней.

А Кешу скоро из виду потерял, его будто бы в желтый дом отправили. А может, и не в дом, а туда, куда он боялся попасть. Может, и не смог все же своих преследователей передурить…

Я про Кешу вспомнил, но вдруг подумалось, что Кеши, может, вообще не было, в той палате я вроде бы один находился. У меня тогда не только с ушами, но и с головой было плохо от битья. В бреду мог и Кеша, и кто хочешь привидеться. Но если он и был, какое это теперь имеет значение, если ни его, ни меня придурковатость не спасла?

Казни я с утра стал ждать. Все слушал, когда шаги за дверью прозвучат. Никогда не думал, что ожидание так мучительно. Лишь когда стемнело, я слушать перестал и прилег на соломке. Тут-то и раздались за стеной голоса, один из них Пузыря. Загремел засов, дверь распахнулась, в лицо пахнуло ночной прохладой, острым запахом зелени, каких-то цветов.

Меня по темной тропке провели к нашему корпусу. При тусклом свете лампы на крыльце разглядел на ступеньках двух божьих одуванчиков в белых платочках. При виде меня они суетливо подскочили и стали креститься.

– Уже тут… ведьмы, – проворчал Пузырь.

– Это кто? – спросили стражи за моей спиной.

– На рынке пирожками торгуют!

– Так у них пирожки-то с собачиной… А еще с котятами…

– В войну всё едят.

По пустынным коридорам первого этажа меня провели в самую дальнюю спальню для старших. Ту самую, где недавно происходил суд. И все было как прежде: на полу сидели три Яшки, а перед ними стоял пустой стул. На спинке мелом было крупно написано: «Ряд 8, место 16».

– Да ты садись, садись! В ногах правды нет! – приветливо, прямо-таки по-свойски, сказал сам Главный.

Я огляделся. На этот раз никто из зрителей не лежал, все сидели: кто на койке, кто прямо на полу, чтобы поближе все видеть. Занятно небось поглазеть, как на твоих глазах кого-то казнить будут.

– Хочешь последнее слово сказать? – спросил Главный.

Остальные Яшки молчали.

– Не хочу.

Пузырь шепнул в самое ухо:

– На колени… и проси… Они сегодня в настроении…

Яшка Главный услышал, цыкнул на Пузыря:

– Закрой хлебало, Пузырь! Щами разит!

Все громко засмеялись. Но, обращаясь ко мне, Главный был почти ласков:

– Если готов – приступим к делу.

Ему подали спицу, точно такую же, какая в тот день была у меня. Отточенную, пронзительную, как луч. Я даже вздрогнул, увидев ее. Но не от страха, от воспоминания. Отчего-то отчетливо, до подробностей, возникла девочка с косичками и синими глазами. Она в упор смотрела на меня, и в ее взоре застыл немой вопрос.

– Да ты сиди, сиди, – заметив мою реакцию, успокаивающе произ нес Яшка. – Это же не сразу. Мы еще кино посмотрим. Ты ведь обожаешь смотреть кино, да? А тут у нас такая камедь, оборжешься!

Я поглядел в его голубые глаза и подумал, что у него и правда настроение хоть куда. Видать, урки удачно пошуровали на выезде. Такого голубоглазого, такого задушевного парнишку на улице или в компании встретишь – влюбишься за легкость, за открытость характера.

А может, и казнь моя – только шутка? Поиграют да отставят? И в голове уже кино закрутилось, где Яшка восклицает простодушно: «Да ты сиди, сиди! Мы еще кино поглядим. Ты ведь любишь, говорят, кино? Про безвинных там и вообще? Ну таких, как ты сам? Да? Вот тебе моя рука, на будущее… Если станут обижать, только намекни. Всех казню!..»

– Ты что, придурок… в самом деле ничего не боишься? – поинтересовался Яшка Главный, заходя со спины. Теперь я не мог его видеть, но ощущал кожей, что он стоит близко, совсем близко и, конечно, со спицей в правой руке.

– Не знаю, – сказал я, стараясь не показать, что внутри меня все дрожит.

– Но коленки-то дрожат?

– Коленки? – переспросил я. И повторил: – Не знаю.

Яшка сказал из-за спины, обращаясь к уркам:

– Слыхали, что говорит? У него коленки не дрожат… Сме-лый!

– Да брешет он, – сказал урка-украинец.

– А тебе, правда, все равно, что с тобой сейчас сделают? – продолжал гнуть свое Яшка Главный. Может, его заело, что я не прошу пощады.

Я не стал отвечать. Слышно было, как он дышит в затылок. Наверное, сейчас… уже прицелился… подносит… А внутри трепыхало все сильней и сильней. И вдруг кожей содрогнулся, все во мне затря слось от прикосновения, а он лишь пальцем по моей спине провел.

– Ага, да ты не просто боишься! Ты очень, очень боишься! – удовлетворенно произнес мой золотой палач, не убирая руки. – Сердечко-то, поди, затрепыхалось? Хочет, хочет жить!

Его пальцы все гладили и гладили меня слева по спине, ползали, выискивая удобную точку для укола. Сам-то укол, я верил, будет короткий, а значит, и боль будет недолгой. А вот ползанье пальцев было невыносимым. И мой истязатель, конечно, это знал. Вот уже, кажется, нащупал нужное место и даже пригладил, чтобы одежда не мешала, но все оттягивал и оттягивал укол. А кругом стояла мертвая тишина. Не только я, все, затаив дыхание, ждали.

И вдруг он меня оставил. Отправился гуляющей походкой по спальне, посматривая с любопытством на зрителей, а к некоторым даже наклоняясь, чтобы заглянуть в лицо.

– Ну и как? – спрашивал, ощериваясь. – Интересно, да? Как барашка, да? – И опять наклонялся, ловя чей-то взгляд. – А может, кто еще хочет поработать палачом? Я сегодня добрый, бесплатно уступлю. Ну кто? Поднимите руку?

Руки подняли все. Неподалеку сидел на своей койке Теслин, он же Сироп, и, напрягаясь, тянул, тянул вверх свою тощую палку.

– Такие мы сме-лые? – преувеличенно восхитился Яшка Главный. – Готовы все казнить?

Ему ответил вместо ребят Яшка-кореец:

– Они смелые от страха. Боятся попасть на его место.

А украинский урка поддакнул:

– Конечно боятся.

– А что, это мысль! – подхватил Яшка Главный.