Правдивый ложью - Валерий Елманов

Если говорить современным языком, то Дмитрий попросту пиарил себя. Продолжая аналогию, отмечу, что в его распоряжении имелась пресса, то есть указы, зато на нашей стороне было телевидение, то есть возможность личного общения.

Опасался он не зря.

Авторитет юного Годунова действительно рос не по дням, а по часам, ибо я все время изыскивал такое, от чего толпы народа, густо заполнявшие в судебные дни – понедельник, четверг и субботу – площадь перед царскими палатами, всякий раз восторженно ревели.

Тишина же, когда Федор Борисович оглашал свой очередной судебный приговор, стояла мертвая. Без преувеличения, муха пролетит – слышно.

А потом очередной взрыв ликования.

Вот так они и чередовались – тишина и восторженный рев с шапками вверх и криками «Славься!».

После третьего по счету моноспектакля дошло до того, что зеваки стали приходить на площадь не просто задолго до судебного разбирательства, но аж перед заутреней, терпеливо дожидаясь на занятых местах поближе к крыльцу начала очередного концерта.

Думаю, если бы ворота в Кремле держали открытыми на ночь, особо ретивые торчали бы на площади с самого вечера, но… не положено.

И без того в ночь перед шестым по счету судом совершавшие ночной обход ратники выловили из укромных мест пять человек, вознамерившихся переждать темное время суток внутри, чтоб наутро…

Дело в том, что приходившие в момент открытия решеток уже не имели гарантии на «билет в первый ряд».

Честно говоря, я ушам не поверил, когда услышал от своих ребят-гвардейцев, дежуривших на стене близ Никольских ворот, что за ними в момент открытия толпилось не меньше двух десятков человек.

А зря не поверил.

Оказалось, что это мелочи в сравнении с Фроловскими и Константино-Еленинскими – самыми ближними к крыльцу со стороны Пожара.

Обитатели Занеглименья толпились у Знаменских, Боровицких и Портомойных[73]ворот. Но особой популярностью стали пользоваться те, что располагались под Безымянной башней[74], которую именно тогда прозвали Судной – оттуда было ближе всего.

Оцепление моих ратников каждый раз стояло насмерть, охраняя узкое свободное пространство для действующих в судебном заседании лиц, поскольку первых усиленно толкали вперед прочие, пытаясь пробраться поближе.

Но больше всего мне запали в память слова Тимофея Шарова:

– Славен будь, царевич, – сказал он Годунову. – Всяко о тебе мыслил, да и князю Федору Константинычу, признаться, не во всем вера была, когда он о тебе сказывал. Теперь же зрю, доброго ученика он вырастил. – И уже мне: – Ты береги его, княже. Не дай господь, случись что с Дмитрием Иоанновичем, и лучше царя для Руси не надобно.

Видя такой ажиотаж, престолоблюститель сгоряча даже предложил перенести судебные заседания на Пожар, но я разубедил его.

Во-первых, приговор и вообще все действо. Из задних рядов все равно плохо слышно, так что начнут переспрашивать, и поди их перекричи, а голос у Федора хоть и звонкий, но глотка не луженая.

Глашатая брать для оглашения? Можно, но ведь самый смак в том, что приговор оглашает лично сам царевич. Перед царскими палатами иное – пусть там из дальних рядов тоже не особо видно, но хоть хорошо слышно.

Во-вторых, дефицит мест дает особую изюминку. Есть чем гордиться и хвалиться – попал, просочился, влез на удобное местечко, аж с самой заутрени встав там как вкопанный и намертво.

К тому же особо упертые в настойчивом желании занять место получше позже удостаивались своеобразной награды. Их весь день, разинув рот, слушала вся Москва.

Не зря говорят: «Врет как очевидец». Рассказчики, клявшиеся и божившиеся, что находились буквально в двух шагах от царского помоста – не исключено, что в ряде случаев именно в этом они не врали, но только в этом, – несли такое, что хоть стой, хоть падай.

Однако и это в плюс.

Они все преувеличивали, следовательно, престолоблюститель согласно их описанию выглядел даже не рыцарем без страха и упрека, а куда круче. Он и мудр, и умен, и разоблачить сумел, и заступиться. Словом, хоть сейчас нимб на затылок или куда там еще и прямым ходом в рай.

Прочие участники процесса описывались ими соответственно. Виновный – гнусный коварный злодей, оправданный – тихий робкий праведник.

Вот исходя из всего этого мы и не стали менять место судебного заседания.

К тому же Федора теперь частенько можно было увидеть то в торговых рядах на Пожаре, то на речной пристани близ Яузы, то в какой-нибудь из многочисленных слобод, раскинувшихся в Москве и даже за ее пределами.

Что же до попыток Дмитрия бороться с этой популярностью, то у меня получалось успешно одолевать весь его сенат. Как учил Суворов: «Не числом, а умением».

Хотя хвалиться тут особо нечем, и моих заслуг в этом немного.

Дело в том, что его советники пользовались исключительно стандартными схемами, не внося ничего нового, а я, хоть и был у престолоблюстителя один-одинешенек, зато вооружен технологиями, прошедшими успешные испытания на практике в ходе избирательных кампаний двадцать первого века.

Жаль, конечно, что в свое время мне не довелось принимать участие в выборах какого-нибудь депутата, поскольку я считал всех кандидатов без исключения, как бы это деликатно сказать, лицами, не заслуживающими моего доверия, но тут вполне хватало и поверхностных знаний.

Более того, даже те попытки «перетянуть одеяло на себя», которые пытался предпринять Дмитрий за счет своих указов, мне удавалось не только нейтрализовать, но и вывернуть в свою сторону.

Делалось это легко.

Все гонцы в основном приезжали в Москву к вечеру, так что их поначалу вели сразу к Годунову. Там свиток передавался из рук в руки Федору, который с ним тщательно знакомился, а гонца вели в трапезную, где кормили и поили до отвала, словом, оказывали самый радушный прием.

Тем временем по указу велась тщательная работа.

Быстренько выписанные мною из него льготы в момент доводились до Игнашки и бродячих спецназовцев, как я окрестил ребят, гуляющих по Москве под личинами нищих, ремесленников и прочих. Те тут же рассыпались по столице и начинали свою пропагандистскую работу в пользу… Федора.

Да-да, я не оговорился.

Мол, был слух, о котором доподлинно вызнал шурин свекра троюродной сестры, приходящийся тестем куму двоюродной племянницы, будто престолоблюститель, радея о своем народе, отписал Дмитрию, что надо бы сделать для простого люда то-то и то-то.

Более того, ребята орудовали с изрядным перехлестом, но тоже, разумеется, по моей указке, то есть к дарованным Дмитрием льготам я прибавлял и еще или преувеличивал те, что имелись в указе.