Нёкк - Нейтан Хилл

Наконец толпа доходит до того места неподалеку от Пятнадцатой авеню, где вдоль маршрута шествия выстроились другие протестующие, чтобы выразить несогласие с этим протестом – а следовательно, их объединяет совершенно ясная цель. Несогласные громко кричат и размахивают самодельными плакатами. Риторика плакатов варьируется от недвусмысленных простых призывов (“Голосуй за Буша!”) до иронии (“Коммунисты за Керри”), от многословия (“Война не решила ни одной проблемы, только положила конец рабству, нацизму, фашизму и Холокосту”) до лаконичности (очертания нью-йоркских небоскребов, поверх которых вздымается ядерный гриб), от патриотических (“Поддержи наши войска”) до религиозных призывов (“Бог – республиканец”). Именно здесь (что, впрочем, неудивительно) установили камеры информационные каналы, так что в вечерних новостях шествие из Центрального парка к “Мэдисон-сквер-гарден” покажут в виде клипа, где с одной стороны разделенного пополам кадра окажутся протестующие, а с другой – несогласные с протестом, причем и те, и другие ведут себя одинаково безобразно. Кричат друг другу нелепые обвинения, одни называют других “предателями”, те им отвечают: “А на кого бы сбросил бомбу Иисус?” В общем, неприглядное зрелище.

На сегодняшнем марше это будет самое громкое столкновение. Полиция, которой все так боялись, на шествие не нападет. Протестующие не выйдут за пределы огороженной зоны свободы слова[31]. А копы будут озадаченно за ними наблюдать.

Как только протестующие это понимают, у некоторых тут же отчего-то пропадает задор. Шествие медленно течет вперед, и ты начинаешь замечать брошенные прямо на улице гробы – солдаты, которых во второй раз оставили на поле битвы. Быть может, виной тому жара. В конце концов, люди столько времени перли эти ящики на себе: чего же вы от них хотите? Бетани молча шагает вперед, квартал за кварталом. Ты уже выучил наизусть очертания ее лопаток и россыпь веснушек у основания шеи. Ее длинные каштановые волосы чуть завиваются на кончиках. Бетани в балетках, и на пятках у нее виднеются ссадины – видимо, натерла другими туфлями. Она не говорит, не скандирует лозунги, просто идет вперед привычной изящной походкой, с невероятно прямой спиной. Даже не меняет руку, которой поддерживает гроб, хотя ты это делаешь каждые пару кварталов, потому что рука затекает и болит. Похоже, эта ноша ничуть ее не обременяет: ни грубые фанерные края гроба, ни его вес, который только сперва кажется пустяком, а через несколько часов начинает тяготить. На руках вздуваются жилы, мышцы предплечий горят, в груди теснит – и все из-за этого пустого ящика с тонкими стенками. Он ведь даже не тяжелый, но со временем любая ноша кажется неподъемной.

Наконец-то вы доходите до места назначения. Те, кто донес гробы из Центрального парка, теперь складывают их у стен “Мэдисон-сквер-гарден”, где проходит съезд кандидатов от разных штатов в партию республиканцев. Смысл этого жеста понятен: республиканцы развязали войну, а следовательно, повинны в смерти солдат. Гора гробов растет: жуткое зрелище. За сотней гробов не видно улицы. Две сотни похожи на стену. Затем груда гробов становится такой высокой, что демонстранты не дотягиваются до верха и просто закидывают туда гробы. Гробы громоздятся друг на друга, точно детские кубики, шатаются, то и дело соскальзывают и падают на землю под тупым углом. Груда гробов все больше похожа на стихийную баррикаду – точь-в-точь как в “Отверженных”, думаешь ты. Когда в груде насчитывается с полтысячи гробов, она уже смахивает на массовое захоронение, и от этого пробирает жуть даже самых ярых сторонников войны. Протестующие относят гробы в общую кучу, выкрикивают нецензурные ругательства в адрес республиканцев, вопят и грозят кулаками яйцевидному спортивному комплексу по ту сторону черты, за которую им хода нет, поскольку мэрия разрешила шествие только до сих пор, черты, которую не заметить невозможно: вдоль нее тянутся стальные ограждения, стоят бронетранспортеры, сомкнул ряды полицейский спецназ – на случай, если вы позабудете, где кончается зона свободы слова.

Вы с Бетани ставите гроб аккуратно. Не швыряете. Ничего не кричите. Молча опускаете его на землю и некоторое время прислушиваетесь к гомону вокруг, к голосам тысяч собравшихся – неплохая явка для акции протеста, но ничто по сравнению с аудиторией, которая сейчас смотрит на вас по телевизору, в новостях информагентства, что ведет прямую трансляцию с завершения марша протеста, на отдельном экране с левой стороны кадра, а рядом, с правой стороны, на меньших экранах эксперты обсуждают, чем закончатся эти протесты – обернутся ли против вас или же вообще ни к чему не приведут, предатели вы или просто помогаете врагам, а внизу, под этими кадрами желтеет заголовок: “ЛИБЕРАЛЫ ИСПОЛЬЗУЮТ ГИБЕЛЬ СОЛДАТ В СВОИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ЦЕЛЯХ”. Для телеканала протесты – огромная удача: впервые после одиннадцатого сентября рейтинг передачи взлетит на небывалую высоту – один миллион шестьсот тысяч телезрителей, но и это мелочи по сравнению с теми восемнадцатью миллионами абонентов, которые вечером включат песенное реалити-шоу, однако для передачи, которая входит в базовый пакет программ кабельного телевидения, очень даже неплохо, а значит, в следующем квартале можно будет поднять расценки на рекламу на десятую долю процента.

Бетани впервые за несколько часов смотрит на тебя и говорит:

– Поехали домой.

Чтобы поехать с Бетани домой, переверни страницу…

Пока что эта история мало похожа на “Выбери приключение”, потому что тебе еще ни разу не пришлось выбирать.

Ты провел с Бетани целый день – слушал ее несносного жениха, послушно поехал с ней на акцию протеста, пошел в парк, прошагал по Манхэттену, и вот она, махнув рукой, останавливает такси, ты садишься за ней в машину, и вы в молчании едете обратно в ее шикарную квартиру, а ты так за весь день не принял ни одного сколько-нибудь важного решения. Ты не выбираешь приключение – его выбрали за тебя. Даже решение поехать в Нью-Йорк было не столько решением, сколько импульсивным, инстинктивным согласием. Какое же это решение, если тебе и в голову не пришло отказаться? Ты не мог не согласиться, ведь ты все эти годы ждал, томился, надеялся, сходил по ней с ума. Ты не планировал так жить: просто так сложилась жизнь. Тебя сформировало все, что с тобой произошло. Каньон не диктует реке, какое выбрать русло. Она сама пробивает себе путь.

Пожалуй, пока что единственный выбор, который ты делаешь каждую минуту, – скромное, молчаливое решение вести себя как ни в чем не бывало, не восклицать в порыве страсти: “Да что с тобой?”, “Не выходи за Питера Атчисона!” или “Я тебя по-прежнему люблю!” Быть может, более смелые и романтичные мужчины так и сделали бы, для тебя же это немыслимо. Это против твоей природы. Ты никогда не умел предъявлять права на что бы то ни было. Больше всего на свете ты мечтал о том, чтобы вообще исчезнуть из вида, стать невидимкой. Ты давным-давно научился скрывать сильные чувства, потому что они вызывают слезы, а нет ничего хуже, чем прилюдно разрыдаться.

Поэтому ты и не пытаешься вывести Бетани из молчаливого, бесстрастного, раздражающего до печенок оцепенения, в котором она пребывает, не признаешься ей в любви: тебе такое даже в голову не приходит. Ты как первобытный человек, который рисует на стене пещеры плоских животных, потому что перспективу еще не придумали, и ты способен что-либо делать лишь в узких заданных рамках.