Нёкк - Нейтан Хилл

– Для каждого из нас найдется тело! – провозглашает женщина в мегафон, и народ разбирает тела, поднимает гробы. Тело для парня, переодетого Кастро, для парня в костюме Че, для чувака с плакатом “ЛЕННОН ЖИВ!”. Тело для ЛГБТ-делегации в футболках с надписью “Лизни киску”. Тело для каждого из выбравшихся из автобуса членов организации “Молодые демократы Большой Филадельфии”. Тело для каждого несущего плакат участника “Евреев за мир”. Тело для каждого члена Первого профсоюза водопроводчиков Нью-Йорка. Для членов ассоциации студентов-мусульман Городского университета Нью-Йорка. Для группы женщин, которые пришли в одинаковых розовых платьях, точно на выпускной вечер, и с плакатами, на которых написано “Почему?”. Тело для парнишки на роликах. Для растамана. Для священника. Для женщины, потерявшей мужа в теракте одиннадцатого сентября: для кого же, как не для нее. Для однорукого ветерана в камуфляже. Для вас с Бетани, тело в тридцатом ряду, как указано в ведомости у женщины с мегафоном: и действительно, там вы находите гроб с наклейкой “Бишоп Фолл” на боку. Бетани это, похоже, не задевает: она лишь легонько касается наклейки, словно на удачу. Она с печальной улыбкой смотрит на тебя: пожалуй, впервые с тех пор, как вы встретились утром, она не притворяется с тобой.

Но это мгновение быстро проходит. Потом вы поднимаете гробы. Вдвоем, втроем, вчетвером. Солнце сияет, трава зеленеет, маргаритки цветут, а на громадном лугу чернеют гробы. Тысяча прямоугольных деревянных гробов.

Гробы поднимают на плечи. Шествие начинается. Вы все несете гробы.

До съезда Республиканской партии кварталов тридцать. По Центральному парку плывут гробы. Протестующие принимаются скандировать лозунги. Женщина с мегафоном кричит команды. Процессия течет мимо бейсбольных полей, на улицу, мимо небоскреба с победоносным серебряным глобусом. Людям в черном жарко под солнцем, но лица их светятся воодушевлением. Демонстранты радостно кричат, свистят. Они выходят из Центрального парка на Колумбус-Серкл, и тут их моментально останавливают. Полиция их уже поджидает в полной боевой готовности – с заграждениями, в защитном снаряжении, перцовыми баллончиками, слезоточивым газом, – демонстрация силы, которая должна остудить пыл протестующих, не дав ему разгореться. Толпа замирает, смотрит на простирающуюся впереди Восьмую авеню, геометрически безупречный вид на центр города: по обе стороны улицы высятся здания, и кажется, будто расступилось море. Полиция сузила четыре полосы до двух. Толпа ждет. Люди глядят на памятник в центре площади, на статую Колумба в летящем плаще, похожем на мантию выпускника. Сегодня машины не едут по Восьмой авеню на север: движение перекрыто, и с дорожных знаков на протестующих смотрят надписи “ДВИЖЕНИЕ ЗАКРЫТО” и “ВЪЕЗД ЗАПРЕЩЕН”. Большинству участников марша это кажется символом чего-то важного.

“В случае нападения полиции не оказывайте сопротивления”, – кричит в мегафон женщина во главе колонны, одна из организаторов шествия. Если коп хочет надеть на вас наручники – пусть надевает. Если тащит вас в машину, скорую, автозак – не оказывайте сопротивления. Если копы накинутся на вас с дубинками и электрошокерами, ни в коем случае не нужно сопротивляться, паниковать, убегать или отбиваться. Никаких массовых беспорядков. Необходимо соблюдать спокойствие, держать себя в руках и не забывать, что нас снимают. Это протест, а не цирк. У полицейских резиновые пули: боль такая, что искры из глаз. И все равно – мир, любовь, думайте о Ганди и будьте спокойны, как Будда. Старайтесь не попасть под струю перцового газа. Пожалуйста, не снимайте одежду. Не забывайте, что у нас траурное шествие. Мы ведь несем гробы. Это наша миссия. Помните о ней.

Ты несешь гроб с того конца, где должны быть ноги. Бетани шагает впереди: она держит “голову”. Ты стараешься не думать об этом так: ноги, голова. Ты тащишь фанерный гроб, пустой, фальшивый. Далеко впереди медленно течет на юг нескончаемый людской поток. Ты где-то посередине, и над тобой прыгают поднятые на затекших руках гробы. Тебя раздирают противоречия, в душе твоей борются совершенно разные порывы. Ты держишь гроб Бишопа, и от этого тебе очень плохо. Тебя мучит ужасающее чувство вины за то, что не спас друга тогда, в детстве. И сейчас тебе стыдно, что ты пытался ухлестывать за Бетани на похоронах ее брата, пусть даже и символических. Господи, какой же ты мудак. Ты словно чувствуешь, как желание заползает тебе в душу и умирает. Но потом снова бросаешь взгляд на Бетани, на ее голую спину, потные плечи, прилипшие к шее пряди волос, выступающие мышцы и кости, беззащитный позвоночник. Она читает прилепленную на гроб наклейку: “Рядовой первого класса Бишоп Фолл погиб в Ираке 22 октября 2003 года. Выпускник Вирджинского военного института. Вырос в Стримвуде, штат Иллинойс”.

– Это ничего о нем не говорит, – замечает Бетани, не обращаясь ни к тебе, ни к кому бы то ни было, словно нечаянно высказала пришедшую в голову мысль.

Но ты все равно отвечаешь ей.

– Вообще ничего.

– Да.

– Лучше бы написали, как он здорово играл в “Миссайл Комманд”.

Слышится негромкий смешок: быть может, это Бетани? Непонятно: она по-прежнему к тебе спиной. Ты продолжаешь:

– И как все ребята в школе его любили, как восхищались им, как боялись. И учителя тоже. Как ему всегда удавалось добиться своего. Как он всегда умудрялся оказаться в центре внимания, хотя сам для этого ни разу пальцем не шевельнул. О чем ни попросит, ты ради него готов на все. Лишь бы сделать ему приятное, черт знает почему. Такой уж он был человек. Незаурядный.

Бетани кивает, потупясь.

– Некоторые прожили и как в воду канули, – не унимаешься ты. – Даже плеска не слыхать. Бишоп же шел по жизни напролом. А мы все следом.

Бетани, не глядя на тебя, отвечает: “Так и есть”, – и выпрямляется. Тебе кажется (хотя, конечно, проверить ты этого не можешь), что она не смотрит на тебя, чтобы ты не заметил ее слез.

Шествие возобновляется, гробы движутся вперед, и протестующие принимаются скандировать лозунги. Лидеры с мегафонами и тысячи идущих за ними кричат, в унисон возвышая голос и вскидывая кулаки: “Хей! Хой!”

Дальше возникает заминка, потому что толпа не знает слов, но потом крики возобновляются и все дружно произносят последнюю строчку: “Долой!”

Кого долой? Не разобрать – какофония. Каждый кричит свое. Одни скандируют: “Республиканцев”. Вторые: “Войну!” Третьи: “Джорджа Буша!”, “Дика Чейни!”, “Хэллибертон!”. “Расизм”, “сексизм”, “гомофобию”. Четвертые, видимо, явившиеся с совершенно других акций протеста, выкрикивают лозунги против Израиля (за гонения на палестинцев), Китая (за запрет Фалуньгун), против использования труда жителей стран третьего мира, против Всемирного банка, НАФТА и ГАТТ[30].

Хей! Хой!

[неразличимая разноголосица]

Долой!

Никто не знает, какой лозунг подходит к сегодняшнему случаю. Каждый беснуется из-за чего-то своего.