Мерцание во тьме - Стейси Уиллингхэм

руку к пузырьку. Берет его, и я следом за ним чувствую, что пузырек у него в ладони ничего не весит. — Господи, ты их что, все выпила?

— Таблетки ни при чем, Купер. Насрать на таблетки.

Он смотрит на меня, как смотрел двадцать лет назад, когда я, глядя на отца в телевизоре, прокаркала сквозь зубы те слова, словно табачную слюну выплюнула, горькую и шершавую. Трус засранный.

— Ты его знал, Купер. Ты всех знал.

Я представляю себе Тайлера подростком, тощим и неуклюжим, и почти всегда в одиночестве. Безымянное и безликое существо, таскающееся за братом на фестивале раков, бредущее за ним к дому, ожидающее под его окном. Выполняющее приказы. Мой брат ведь со всеми был на дружеской ноге. С ним все себя чувствовали в тепле, в безопасности, кому-то нужными.

Я снова вспоминаю беседу с Тайлером у воды, когда мы говорили о Лине. Как она была ко мне добра, как обо мне заботилась.

Это и называется — друг, сказал он тогда, кивнув. С пониманием. Причем, на мой взгляд, лучшего свойства.

— Ты нашел его, — говорю я. — Обратился к нему. Привез сюда.

Купер смотрит на меня; его рот открыт, словно шкафчик с разболтавшейся петлей. Я вижу, что слова застряли у него в глотке подобно куску хлеба, и понимаю, что не ошиблась. Потому что Куперу всегда есть что сказать. У него всегда находятся слова, подходящие слова.

Ты ведь моя сестренка, Хлоя. Хочу, чтобы у тебя все было замечательно.

— Хлоя, — шепчет он, тараща на меня глаза. Теперь я замечаю все — как пульсирует жилка у него на шее, как он потирает блестящие от пота пальцы. — Что за херню ты несешь? Зачем бы мне это делать?

Я представляю себе Патрика сегодня утром в гостиной, пальцы опутаны цепочкой. Неуверенность в его голосе, когда он начал мне все рассказывать, печальный взгляд, будто он вынужден подвергнуть меня эвтаназии — поскольку в каком-то смысле так оно и было. Гуманное убийство — прямо здесь, в собственной гостиной. Убей ее, но нежно.

— …Когда ты в первый раз рассказывала мне про своего отца, — сказал тогда Патрик, — про Бро-Бридж, про все, что он сделал, я это уже знал. Во всяком случае думал, что знаю. Но многое из рассказанного тобой сильно меня удивило.

Я вспоминаю тот вечер, в самом начале наших отношений. Пальцы Патрика гладят мои волосы. А я рассказываю ему все — про отца, про Лину, про то, как он глядел на нее в тот день на фестивале, глубоко засунув руки в карманы. Про скользящую через темный двор фигуру, про шкатулку в шкафу, про танцующую балерину и мелодию, которая продолжает играть у меня в голове, не давая уснуть по ночам.

— Мне это показалось странным. Всю свою жизнь я считал, что знаю, кто такой твой отец. Исчадие зла. Убийца маленьких девочек. — Я представляю себе Патрика в его собственной спальне, подростка с газетной вырезкой в руках, пытающегося все себе вообразить. Газеты расписали нас тогда в черно-белых тонах. Мама, позволившая злу свершиться. Купер, золотой мальчик. Я, маленькая девочка, постоянное напоминание. И отец, воплощенный дьявол. Одномерный и падший. — Но, слушая твой рассказ о нем, я начал сомневаться. Не все укладывалось в картину.

Потому что Патрику, ему одному, я могла рассказать, что не все было так плохо. Могла говорить и о добрых воспоминаниях. О том, как отец устилал лестницу полотенцами и спускал нас по ней в корзине для белья, поскольку нам никогда не доводилось покататься на санках. Как он выглядел по-настоящему напуганным, когда на нас обрушились новости — я на кухне, верчу в пальцах мятно-зеленое покрывало, и красная полоса вдоль экрана. ПРОПАЛА ДЕВОЧКА ИЗ БРО-БРИДЖА. Как он крепко меня тогда обнял, как ждал каждый день на крыльце, как проверял по вечерам, что я заперла окно.

— Если это он все совершил, если он убил девочек, от кого он тебя-то пытался защитить? — спросил меня Патрик. — Чего ему было опасаться?

У меня тогда защипало глаза. Ответа на этот вопрос у меня не было. На вопрос, который я сама себе задавала всю жизнь. Как раз в этих воспоминаниях я и сама пыталась разобраться — в воспоминаниях об отце, противоречивших образу того чудовища, которым он потом оказался. Как он вручную мыл посуду, как снял с моего детского велосипеда боковые колеса, как брал с собой на рыбалку. Помню, я расплакалась, поймав свою первую рыбу; она хватала воздух растопыренными губами, а отец зажал ей пальцами жабры, потому что мне показалось, что у нее идет кровь. Вообще-то, ее предполагалось съесть, но я так расстроилась, что отец бросил ее обратно в воду. Чтобы она жила и дальше.

— А когда ты мне рассказала про арест — как он не пытался бежать, не отбивался… — продолжил Патрик, придвинувшись поближе. Словно надеялся, что я наконец пойму. Наконец соображу. Что ему не придется произносить самому. Что убийство окажется самоубийством, что на спусковой крючок нажмет не он своим языком, а я сама, собственным сознанием. — Как прошептал всего лишь три слова.

Отец, уже в наручниках, собирается с силами для прощания. Смотрит сперва на меня, потом на Купера. Уставился на брата, словно, кроме него, в комнате никого и нет. И вот тут меня стукнуло по-настоящему, предательски, ниже пояса. Отец к нему обращался, не ко мне. Он говорил с Купером.

Говорил с ним, просил его, умолял.

Чтоб без глупостей.

— …Это ты убил тех девочек в Бро-Бридже, — произношу я, глядя на брата. Слова, которые уже какое-то время вертела на языке, пытаясь понять, каковы они на вкус. — Ты убил Лину.

Купер молчит, его глаза начинают стекленеть. Он опускает взгляд на бокал — на донышке еще осталось немного вина; он подносит его к губам и допивает.

— Патрик это понял. — Я заставляю себя продолжать. — Теперь все встало на свои места. Понятно, откуда эта враждебность между вами. Патрик знал, что папа не убивал этих девочек. Ты их убил. Патрик знал это, но доказать не мог.

Я вспоминаю вечеринку, когда Патрик обвил рукой мою талию и притянул поближе к себе — и подальше от Купера. Как я ошибалась насчет него! Он не пытался мной управлять, он хотел меня защитить — от Купера и от правды. Я даже вообразить не могу, как ему приходилось балансировать свои слова и чувства — чтобы, находясь от брата на расстоянии вытянутой руки, ничего при этом не выдать.

— И ты это тоже знал, — продолжаю я. — Знал, что