Боги Абердина - Михей Натан

Я прошел мимо пары первокурсников на лестнице и услышал обрывок разговора. Завтра в Гаррингер-холле, в бывшей алтарной части храма, собирался выступать декан Ричардсон. Предполагалось, что это будет объявление о предоставлении консультаций и услуг психолога для всех студентов, которые находятся в напряжении, особенно, для тех, кого, по их мнению, подавляет университет. Вероятно, таким оказался неуклюжий способ заявить о причине исчезновения Дэна. Способ справиться с кризисом — затыкание дыры после протечки.

Я увидел, как Николь выходит из комнаты, одетая в свои любимые обтягивающие черные брючки и зеленый свитер с воротником-хомутом. Она мгновенно бросилась ко мне, крепко обняла, а потом засыпала сочувственными вопросами и обеспокоенными взглядами:

— Значит, все в доме сходят с ума — или нет?

— Нам всем очень тяжело, — ответил я.

Опять эта фраза — словно строка из сценария какой-то мыльной оперы, когда симпатичная героиня находится в коме, а семья и друзья сидят вокруг ее кровати в больнице.

— Это так дико! — воскликнула Николь. — Я же с ним разговаривала, словно это было вчера! Помнишь тот день в университетском дворе? Он был такой забавный. Как думаешь, с кем все в порядке? Кто-то мне сказал про предсмертную записку, но я ответила, что они спятили. Ведь я в прошлом семестре работала в комитете студенческой взаимопомощи. И нас во время работы там обучали распознавать признаки склонности к самоубийству. Дэн не показывал ничего подобного. Конечно, хорошо я его не знала, но можно мгновенно определить, как только встречаешь человека…

Она посмотрела на свои ногти, прищурилась, безжалостно их изучая, а потом занялась заусеницей.

— Кстати, у меня есть очень хорошая травка, — заявила она. — Хочешь расслабиться?

— Считаешь, это поможет?

Николь уверенно закивала и схватила меня за руку.

— О-о, определенно. Когда моя мать вела себя после развода, как настоящая сука, я целый месяц курила марихуану почти каждый день. Это гораздо лучше, чем выпивка — от нее бывает депрессия, а потом еще и чувствуешь себя ужасно. А кроме всего прочего, знаешь, что к марихуане не бывает привыкания? Это правда. Можешь курить тридцать дней подряд и закончить, когда захочешь. Если попробовать то же самое с кокаином, то будешь носиться кругами, как курица с отрубленной головой…

В конце концов, я возвратился в дом профессора Кейда поздно ночью. В голове у меня стоял туман — последствие вечера, проведенного в комнате Николь. Она показала себя хорошим другом, приготовила на плитке яблочный чай с корицей и накормила меня маленькими пончиками с пудрой. Заходили и выходили какие-то люди. Эти лица я видел и в предыдущие месяцы, теперь у них на лбу был написан вопрос. Говорили пришедшие тихо и уважительно, пока Николь сидела рядом со мной и следила, чтобы никто не спрашивал насчет Дэна и вообще не упоминал ничего лишнего. Я все время лежал у нее на кровати, кальян для курения марихуаны стоял на прикроватной тумбочке, рядом лежали коробок спичек, открытая коробка с пончиками и кружка с дымящимся чаем на черном лакированном восточном подносе. Я чувствовал себя каким-то персидским царем рядом с наложницей Николь, принимал гостей, говоривших на странных языках, которые я не удосуживался понимать. Когда мне захотелось отправиться домой, она вызвала такси, и я выплыл в холодную зимнюю ночь, плотно держась за кокон, который за последние четыре часа сплел вокруг себя.

В доме доктора Кейда светилось только одно окно гостиной. Я видел высокую тень, которая промелькнула в гостиной, за ней следовала женская, невысокая. Возможно, это Эллен?

Внутри дома пахло весной. Везде стояли живые цветы, букеты жонкилий, нарциссов, тюльпанов и красных роз с длинными, толстыми, как мои пальцы, стеблями. Керамическая белая ваза была заполнена болотной мятой и аралией — густым пучком пурпурного и белого цветов. На обеденном столе оказались тигровые лилии — ржаво-оранжевые, миндально-коричневые и мягко отливающие бронзой. Кто-то прислал большой букет белых лилий и дамасские розы. Они все еще оставались в стоявшей под лестницей прозрачной пластиковой коробке, в которой их привезли.

Доктор Кейд вышел в столовую из кухни, держа в руке бутылку темного вина. Одет он был в один из своих любимых свитеров грубой вязки.

— Эрик! — воскликнул он, подходя ко мне с доброй улыбкой. — Как вы?

Я ответил, что со мной все в порядке, просто немного устал — и все. Доктор кивнул и жестом пригласил меня в гостиную.

— Хочу познакомить вас с одним человеком, — сказал он.

Конечно, это оказалась мать Дэна, миссис Элизабет Хиггинс. Она выглядела так, как я и представлял — с черными, как смоль, волосами, туго зачесанными назад и стянутыми в тугой узел на затылке. Кичка торчала на ее голове, словно ее приклеили. Миссис Хиггинс оказалась маленького роста, ниже Эллен и примерно на пятнадцать фунтов легче. Она недавно где-то загорала. На лице выделялись веснушки, тело состояло из сухожилий и костей. Обращали на себя внимание красивые глаза — глубоко посаженные, миндалевидные, цвета молочного шоколада. Их подчеркивало блестящее ожерелье с бриллиантами, которое плотно облегало гибкую шею. Мать Дэнни выглядела так, словно сильный ветер или даже злобный взгляд могли унести ее прочь. Шелковая блузка цвета слоновой кости нежно касалась ее стройной фигуры над узкими красновато-коричневыми брюками.

Когда профессор Кейд нас представил, она позволила себе легкую улыбку, продемонстрировав ряд маленьких, ровных белых зубов, потом быстро закрыла крошечный ротик. Она очень явно беспокоилась, это подчеркивалось морщинами, появившимися сразу же, как только миссис Хиггинс перестала улыбаться. Это был очень знакомый признак беспокойства. На лице у нее также оказался старый шрам.

Я уселся напротив нее на диванчике, который смотрел в сторону кабинета. Нил устроился у меня в ногах. На кофейном столике лежали какие-то бумаги. К одному из листов была прикреплена фотография Дэна размером с бумажник — его голова и плечи, серый костюм выделался на светло-голубом фоне. Это походило на снимок в старшем классе средней школы.

— Нам не хватало тебя в Рождество, — сказала миссис Хиггинс, глядя в огонь, и лишь потом обернулась ко мне. Голос у нее звучал четко и ровно.

— Простите? — произнес я, потом вспомнил письмо Дэна: «Я надеюсь, что ты получишь это письмо вовремя и примешь наше с мамой приглашение на рождественский ужин в старом добром Бостоне».

«Простите, — подумал я. — Дэн, мне очень жаль».

Миссис Хиггинс, которая сидела, положив ногу на ногу, переменила позу. Руки она держала на коленях.

— Ты выглядишь в точности так, как говорил Дэн. Очень молодо. И он тоже… Вы — как две капли воды. Наверное, так и есть. Очень похожи! Ты очень нравишься Дэниелу.

— Спасибо, — ответил я, на мгновение подумав, что расплачусь.

Она вежливо улыбнулась. В свете камина блеснул массивный бриллиант в кольце на среднем пальце. Миссис Хиггинс потерла его большим пальцем.