Последняя милость - Луиз Пенни

— Подумай о ком-нибудь, кого ты любишь. — Голос шефа звучал спокойно и настойчиво.

Я люблю вас… Это была первая мысль Бювуара. Уже потом он подумал о своей жене, о матери. Но первым был Арман Гамаш.

— Представь себе, что мы здесь для того, чтобы спасти этих людей! — Это было не предложение, а приказ.

Бювуар представил себе раненого Гамаша, который не может выбраться из горящего дома и зовет на помощь, выкрикивая его имя. И внезапно узкая лестница стала не такой уж и узкой, а темнота перестала казаться угрожающей.

Рене-Мари… Гамаш снова и снова повторял про себя имя жены с той самой секунды, как понял, что придется идти в горящий дом. Он шел сюда не за агентом Иветтой Николь. И не за Саулом Петровым. Он шел сюда спасать Рене-Мари. Когда речь шла о ее жизни, Гамаш не мог думать о собственной безопасности. Он не боялся ничего и никого. Он должен был найти свою жену. Николь превратилась в Рене-Мари, и страх уступил место мужеству.

Гамаш толкал люк снова и снова. Он кашлял от дыма и слышал доносящийся снизу кашель Жана Ги.

— Кажется, поддается! — крикнул он Бювуару и удвоил усилия. Гамаш уже понял, что сверху люк придавлен каким-то большим предметом. Судя по весу, чем-то вроде холодильника.

Он ослабил давление и постарался сконцентрироваться. Несколько секунд он пристально смотрел на крышку, потом закрыл глаза, снова открыл их, мощным толчком приподнял крышку и быстро вставил в образовавшуюся щель лезвие топора. Используя его как рычаг, он начал открывать люк. Едкий дым слепил глаза и разъедал носоглотку. Гамаш уткнулся лицом в плечо, стараясь дышать через ткань. Наконец неизвестный предмет с грохотом упал на пол, и крышка люка распахнулась настежь.

— Николь! — проорал он во всю мощь своих легких, которые тотчас же наполнились дымом.

Гамаш зашелся в мучительном приступе кашля. Он почти ничего не видел, но все же смог определить, что находится в маленькой спальне. Рядом с откинутой крышкой на боку лежал опрокинутый комод. Бювуар выбрался следом за шефом и сразу заметил, что дым в комнате значительно гуще, чем на лестнице. Времени почти не оставалось.

Бювуар слышал рев пламени и чувствовал его обжигающий жар. Из леденящего холода они попали в самое настоящее пекло.

— Николь! Петров! — хором выкрикивали Гамаш и Бювуар.

Они прислушались, но никто не откликался. Тогда они вышли в коридор и в конце его увидели стену огня. Языки пламени то лизали потолок, то оседали вниз, как будто собираясь с силами. Гамаш быстро двинулся в противоположную сторону и попытался войти в соседнюю комнату, но споткнулся о скрюченное на пороге тело.

— Я здесь! — Николь с трудом поднялась и упала на грудь Гамаша. — Спасибо вам, спасибо, спасибо, — повторяла она. — Вы не пожалеете об этом. Я этого стою, вот увидите. Простите меня! — Николь цеплялась за Гамаша, как утопающий за спасательный круг.

— Где Петров? Вы меня слышите? Где Петров?

Николь отрицательно покачала головой.

— Ладно. Держите! — Он протянул ей свой фонарик. — Бювуар, иди вперед.

Жан Ги развернулся, и они гуськом побежали обратно по коридору, к стене бушующего пламени и дыма. Нырнув в маленькую спальню, Бювуар чуть не провалился в открытый люк. Оттуда шел жар. Посветив вниз фонариком, он увидел клубы дыма и языки пламени.

— Здесь мы не выйдем! — прокричал он. Огонь бушевал уже у самой двери. Гамаш подошел к окну и локтем выбил стекло.

— Сюда! — донесся до них снизу крик Руфи. — Они наверху! Несите лестницы!

Не прошло и минуты, как в окне появилось лицо Билли Уильямса. Вскоре они уже нетвердой походкой удалялись прочь от пылающего здания. Перед тем как сесть в автобус, Гамаш обернулся и увидел, как обрушилась кровля. Взметнулся столб огня и дыма, вместе с которым на небо вознеслась и душа Саула Петрова.

На следующее утро они проснулись поздно, и за окнами была настоящая зимняя сказка. Мороз спал, и с неба падал густой снег. Он толстым слоем покрывал машины и дома, а неторопливо занимающиеся своими повседневными делами жители Трех Сосен напоминали оживших снеговиков. Из окна своей комнаты Гамаш видел Питера Морроу, наполняющего зерном кормушку для птиц. Как только он ушел, к ней тотчас же устремились черноголовые синички и синебокие сойки, к которым вскоре присоединились голодные белки и бурундуки. Билли Уильямс расчищал каток, хотя это был заведомо напрасный труд, так как расчищенные места сразу же исчезали под свежим слоем пушистого снега. Эмили Лонгпре выгуливала Генри. Очень медленно. Казалось, что все в этот день происходит как в замедленной съемке. Принимая душ и натягивая вельветовые брюки, свитер с высоким воротом и теплый пуловер, Гамаш думал о том, что деревня, как это ни странно, казалась гораздо более опечаленной гибелью никому не известного фотографа, чем смертью Сиси.

Было десять часов утра. Они вернулись в гостиницу только под утро, в половине седьмого, и Гамаш еще долго лежал в горячей ванне, стараясь ни о чем не думать. Но в мозгу настойчиво всплывала одна и та же фраза.

— Я этого стою, вот увидите, — лепетала Николь, всхлипывая и цепляясь за его одежду. — Я этого стою.

Гамаш не понимал почему, но эта фраза не давала ему покоя.

Жан Ги Бювуар быстро ополоснулся под душем и нырнул в постель. Он давно не испытывал такого душевного подъема. Бювуар чувствовал себя так, как будто только что выиграл первенство мира по триатлону. Промелькнула мысль о том, чувствуют ли игроки в керлинг что-либо подобное. Физически он был на пределе. Совершенно обессиленный и промерзший до костей. Но на сердце было легко и радостно.

Они потеряли Петрова, но зато вошли в горящий дом и спасли Николь.

Руфь Зардо приняла ванну и отправилась на кухню. Сидя за пластиковым столом, она потягивала виски и писала стихи.

Есть новость для тебя: грядет освобожденье,

Твой смертный одр готов, на нем ты возлежишь,

Тебе осталось жить какой-то час, мгновенье.

За этот час, мой друг, ты, может быть, решишь,

Кому все эти годы должен был прощенье.

Иветта Николь отправилась прямо в постель. Она была грязная, пропахшая дымом и измученная, но не замечала этого. Лежа в кровати, в тепле и безопасности, она полностью отдалась совершенно другим, непривычным ощущениям.

Гамаш спас ей жизнь. В буквальном смысле слова. Он спас ее из горящего дома. Николь была вне себя от радости. Наконец-то нашелся человек, которому была небезразлична ее судьба. И этим человеком был не кто-нибудь, а старший инспектор Гамаш.

Неужели ее мечтам суждено сбыться?

Эта мысль убаюкивала Николь, и она засыпала, лелея в себе надежду на то, что и ей когда-нибудь доведется испытать чувство приобщения, что и для нее, в конце концов, найдется местечко в гостиной.