Запретная королева - Анна О'Брайен

у меня в ушах: я ожидала услышать громкие приближающиеся шаги и просьбу остановиться.

Екатерина, не покидайте меня!

Но, конечно же, этого так и не произошло. Когда у самого выхода я все-таки оглянулась, – потому что не смогла удержаться, – Бофорта уже не было видно. Тогда я бросила взгляд на каменный выступ у окна, где в лучах заходящего солнца должен был играть яркими красками – красной, синей и золотой – его подарок. Но там было серо и пусто. Эдмунд забрал брошь. Возможно, когда-нибудь она украсит корсаж дамы, которую он сочтет достойной быть невестой Бофорта – в полном соответствии с требованиями закона.

Может быть, Эдмунд все-таки любил меня? Но чего стоит такая любовь, ведь она слишком слаба, чтобы противостоять мирским преградам. Он хладнокровно отказался от меня, погубив мое счастье. И моя любовь к нему тотчас же рассыпалась в прах у моих ног. Не думала я, что он окажется таким пустым и непоследовательным.

В этот миг ослепительного откровения мне вдруг подумалось: возможно, и я не любила Эдмунда по-настоящему. Одинокая и покинутая, влекомая рукой опытного обольстителя, я угодила в фатальную, сверкающую страстной одержимостью ловушку, чтобы стать жертвой на алтаре честолюбивых Бофортов.

Но теперь с безумием влюбленности было покончено.

Глава одиннадцатая

Когда умер Генрих, мое одиночество не знало границ. Дух мой сковали цепи страдания, и я словно погрузилась в беспросветную тьму, как будто меня насильно укрыли от солнечного тепла непроницаемым бархатным плащом. Эдмунд отверг меня не по-рыцарски, неблагородно, сделав выбор в пользу личного успеха и отказавшись от того, что могло бы стать любовью, способной растопить его ледяное сердце; все это оставило в моей душе опустошение.

Но если после ухода Генриха я погрузилась в отчаяние, на этот раз я не поддалась унынию и меланхолии. Гнев и обида пронеслись сквозь меня очистительным порывом ветра, освободив от желания рыдать, оплакивать свое одиночество и обдумывать бесконечную изоляцию. Ярость звенела у меня в крови, вызывая почти такие же волнующие вибрации, какие я испытывала в объятиях Эдмунда Бофорта той фатальной Двенадцатой ночью. Это была горячая, непредсказуемая эмоция, однако мое сердце оставалось твердым, как кусок гранита или, точнее, осколок льда, в котором замерзли мои слезы.

Гнев мой был направлен не только на Бофорта – я и себя отчитывала самыми резкими словами. Как можно было позволить так увлечь себя, так запутать? Как можно было не разглядеть в пустых обещаниях то, чем они были на самом деле? Мне не нужна была любовь мужчины лишь для того, чтобы доживать свой век, чувствуя удовлетворение. Очевидно, я как женщина неспособна притягивать любовь: ни Генрих, ни Эдмунд не увидели во мне предмета сильной привязанности. Как могла я оказаться настолько слабой, соблазнившись объятиями Эдмунда, словно мышь кусочком сыра, заманчиво положенным в губительную мышеловку? О, я ужасно злилась на себя.

«Пресвятая Дева, – молилась я, – дай мне сил прожить свой век без мужчины. Даруй мне терпение и внутреннее спокойствие, чтобы провести свою жизнь до самого последнего дня в обществе женщин. Позволь мне не считать свои годы по морщинам, появляющимся на лице, и не убиваться от горя, когда мои косы из золотых станут превращаться в серебряные».

Но улыбка Девы Марии была безоблачно невозмутимой, а Ее лицо оставалось настолько безучастным, что я вскочила с колен и торопливо покинула часовню, немало удивив этим духовника, готовившегося выслушать мою исповедь, а также придворных дам, которые, должно быть, усмотрели в выражении моего лица не только религиозное рвение. Злость моя никуда не исчезала, отказываясь рассеиваться со временем.

Любовь без тревоги и страха

Все равно что костер без пламени и тепла…

Так проникновенно пела Беатрис, перебирая пальцами звонкие струны лютни, когда все мы сидели в одной из залитых солнцем комнат Виндзорского дворца, занимаясь рукоделием. Эти навевающие грусть строки, напомнившие мне серебристый голос Эдмунда Бофорта, лишили меня самообладания, и я несколько раз без разбору ткнула иглой в алтарное покрывало, над которым мы работали, не думая о том, что могу повредить дорогую ткань.

День без солнечного света,

Улей без меда,

Лето без цветов,

Зима без морозов.

Когда Беатрис умолкла, все дружно вздохнули.

– Я бы не хотела жить без сладости меда, – заметила Мэг.

– А я бы вполне смогла, – заявила я.

Я по-прежнему была осмотрительна в разговорах со своими английскими дамами, но теперь ловила себя на том, что слова на чужом языке сами собой срываются с губ, прежде чем я успеваю их остановить.

– Я отвергаю всю эту медовую сладость, все эти костры с языками пламени. На самом деле, начиная с сегодняшнего дня, я клятвенно отрекаюсь от мужчин.

Несколько долгих секунд придворные дамы смотрели на меня так, будто я лишилась рассудка, а затем молча переглянулись. Мой разрыв с Эдмундом наверняка подарил им много приятных часов, во время которых они сплетничали и строили догадки. А затем придворные дамы хором, как одна, принялись убеждать меня в великой ценности того, от чего я только что отреклась.

– Любовь приносит женщине истинное счастье, миледи.

– Поцелуи кавалеров придают румянец ее щекам.

– Мужчина в постели – ребенок в утробе…

Их смех отдавался эхом под высокими сводами.

– Я буду жить без мужских поцелуев. И без мужчины в моей постели, – не унималась я, возможно, впервые получая удовольствие от оживленного спора со своими придворными дамами. – Я ни за что не поверю обольстительным ухищрениям. И не поддамся вожделению.

Тут мои дамы, которые с утра до ночи только и делали, что обсуждали между собой свои прошлые и нынешние романы, умолкли и стали как-то странно коситься на меня, как будто само упоминание о вожделении было недостойно вдовствующей королевы.

Я оценила их красноречиво поднятые брови, потому что вдруг поняла: сегодня я рада их обществу; сегодня я присоединюсь к их нескончаемым сплетням и инсинуациям. Моя жизнь в Англии была изолированной, в основном потому, что я была не способна чувствовать себя в среде дам непринужденно; больше этого не будет. Меня внезапно охватила странная веселая беззаботность. Возможно, в этом было повинно выпитое нами вино или же неожиданное дружеское отношение ко мне?

– Сейчас я вам все объясню. – Я достала из своего сундука шелк для вышивки, в последний момент решив немного подурачиться, устроив из этого представление. – Принесите мне свечу.

Сесилия выполнила мою просьбу, и дамы расселись вокруг меня – кто на полу, кто на скамеечке.

– Что ж, начинаю, – торжественно произнесла я, упиваясь их вниманием. – Я исключаю из своей жизни милорда Глостера. – Решение предать огню