Экскалибур - Бернард Корнуэлл

— Сэнсам просто напомнил мне, что Арганте некогда была обещана Мордреду, — признался он наконец.

— Да ну? — изумился Саграмор.

— Об этом толковали какое-то время назад, — пояснил я. Толковал главным образом сам Энгус, которому отчаянно хотелось упрочить союз с Думнонией — дабы защитить себя от Повиса.

— А если Артур не женился на ней как подобает, — продолжал Энгус, — что ж, Мордред послужит неплохим утешением, нет?

— Тоже мне утешение, — фыркнул Саграмор.

— Арганте станет королевой, — гнул свое Энгус.

— Станет, — согласился я.

— Так что идея-то недурна, — небрежно обронил Энгус, хотя я подозревал, что эту недурную идею он будет всеми силами поддерживать. Брак с Мордредом прольет бальзам на уязвленную гордость Деметии, но при этом обяжет Думнонию защищать страну своей королевы. По мне, так хуже этого предложения я за весь день ничего не слышал: я слишком хорошо представлял себе, на что способна эта парочка, Мордред и Арганте. Однако я промолчал. — А знаешь, чего в этой бане недостает? — ухмыльнулся Энгус.

— Чего же, о король?

— Баб. — Ирландец сдавленно фыркнул. — Так где же твоя женщина, Дерфель?

— Она в трауре, — объяснил я.

— Ах, ну да, по Кунегласу! — Король Черных щитов пожал плечами. — Меня он никогда не жаловал, а вот мне всегда был по душе. Наобещаешь ему с три короба, а он и рад верить! — Энгус расхохотался, памятуя о собственных обещаниях, выполнять которые он с самого начала не собирался. — Впрочем, не скажу, что жалею о его смерти. Сынок-то его еще дитя малое, за материнские юбки цепляется. Какое-то время править будет она и эти ее жуткие тетки. Три ведьмы! — Ирландец вновь загоготал. — Ужо мы у этих трех дам оттяпаем кусок-другой землицы. — Он медленно погрузил лицо в купальню. — Гоню вшей наверх, — объяснил он и раздавил в пальцах серое насекомое, что ползло вверх по спутанной бороде, спасаясь от подступающей воды.

За весь день я с Мерлином так и не повидался, а ночью Галахад сообщил мне, что друид уже уехал из долины и отправился на север. Галахада я обнаружил у погребального костра Кунегласа.

— Знаю, Кунеглас терпеть не мог христиан, — объяснил мне Галахад, — но думается, против христианской молитвы он возражать бы не стал. — Я пригласил друга переночевать в нашем лагере, и он зашагал со мной туда, где расположились на ночлег мои люди. — Мерлин оставил мне для тебя весточку, — сообщил Галахад. — Он говорит, ты найдешь то, что ищешь, среди мертвых деревьев.

— Да я вроде бы ничего и не ищу, — удивился я.

— Так пошарь среди мертвых деревьев, — отозвался Галахад, — и может, найдешь то, чего не ищешь.

В ту ночь я ничего не искал: просто заснул, завернувшись в плащ, среди своих боевых соратников. Проснулся я рано: голова болела, суставы ныли. Ясная погода минула, с запада несло знобкую морось. Дождь грозил залить погребальные костры, так что мы принялись запасать дрова, дабы поддержать пламя. Мне вспомнился странный совет Мерлина, да только никаких мертвых деревьев в округе не обнаружилось. С помощью саксонских боевых топоров мы рубили дубы, вязы и буки, щадя лишь священные ясени, но все они выглядели вполне живыми-здоровыми. Я спросил у Иссы, не попадались ли ему где мертвые деревья, и он покачал головой, но Эахерн сказал, что видел их ниже по реке, за излучиной.

— Проводи-ка меня.

Эахерн повел к берегу целый отряд. Там, где река резко заворачивала на запад, и впрямь громоздился неохватный завал пла?вника, набившегося промеж оголенных корней ивы. Мертвые ветви и сучья перемешались с прочим мусором, намытым рекой, но среди всего этого хлама и сора я не видел ровным счетом ничего ценного.

— Если Мерлин говорит, тут что-то есть, — промолвил Галахад, — значит, надо искать.

— Может, он вообще не эти деревья имел в виду, — пожал плечами я.

— Эти ничем не хуже других, — возразил Исса, отстегнул меч, чтобы вода на клинок не попала, и прыгнул в самую гущу завала. Хрупкие ветки проломились под его тяжестью, и он плюхнулся в реку.

— Дайте копье! — крикнул Исса.

Галахад протянул ему копье, и Исса принялся шуровать им среди ветвей. В одном месте за корягу зацепился обрывок потрепанной, просмоленной рыболовной сети, образовав что-то вроде палатки, куда густо набилась палая листва. Иссе понадобилась вся его сила, чтобы сдвинуть эту гору мусора в сторону.

Тут-то беглец и выскочил. Он прятался под сеткой, неуютно скорчившись на полузатопленном древесном стволе, но теперь, точно вспугнутая гончими выдра, продрался сквозь ветки, уворачиваясь от копья Иссы, и попытался ускользнуть вверх по реке. Но в тяжелой броне быстро не побегаешь, тем паче пробираясь сквозь завалы, так что мои люди, вопя и гикая на берегу, с легкостью его настигли. Кабы не доспех, беглец кинулся бы в воду и доплыл до противоположного берега, но теперь ему оставалось только сдаться. Он, верно, провел две ночи и день, пробираясь вверх по течению, а затем обнаружил укрытие и решил, что останется тут, пока все мы не уйдем с поля боя. И вот — попался.

То был Ланселот. Сперва я узнал его по длинным черным волосам, которыми он так гордился, а потом под слоем грязи и сора блеснула знаменитая белая эмаль доспеха. В лице беглеца отражался слепой ужас. Ланселот поглядел на нас, поглядел на реку, словно прикидывая, не броситься ли в поток, затем обернулся и увидел брата.

— Галахад! — закричал он. — Галахад!

Галахад мгновение-другое смотрел на меня, затем перекрестился, отвернулся и зашагал прочь.

— Галахад! — вновь заорал Ланселот, но брат его уже исчез на берегу. И даже шага не замедлил.

— Приведите его сюда, — приказал я. Исса ткнул Ланселота копьем, и перепуганный пленник вскарабкался по склону через заросли крапивы. При нем по-прежнему был меч, хотя лезвие, верно, заржавело от воды. Спотыкаясь и оскальзываясь, он вывалился из крапивы и оказался лицом к лицу со мной.

— Готов ли ты сразиться со мною здесь и сейчас, о король? — спросил я, извлекая Хьюэлбейн.

— Отпусти меня, Дерфель! Я пошлю тебе денег, обещаю! Он бормотал и бормотал, не умолкая, и сулил мне золота столько, что и во сне не приснится, но меча так и не обнажил, пока я не ткнул его в грудь Хьюэлбейном, и в этот миг Ланселот понял, что ему суждено умереть. Он плюнул в меня, шагнул назад и обнажил клинок. Его когда-то называли Танлладвир, что значит «сверкающий убийца», но, приняв крещение из рук Сэнсама, Ланселот переименовал его в Христов клинок. Христов клинок, даже покрывшись ржавчиной, оставался грозным оружием, и, к моему изумлению, сам Ланселот оказался мечником не из последних. Я всегда считал его трусом, но в тот день он сражался весьма храбро. Он был доведен до отчаяния, и отчаяние выдавало себя в последовательности стремительных рубящих атак, оттеснивших меня назад. Но Ланселот устал, промок и иззяб и быстро утомлялся, так что, отбив град первых выпадов, я мог уже не торопиться, приближая его конец. Он бился все отчаяннее, все исступленнее, но я закончил поединок, поднырнув под размашистый круговой удар и подставив Хьюэлбейн так, чтобы острие задело предплечье противника, а Ланселот на развороте сам взрезал себе вены от запястья до локтя. Он взвизгнул, потоком хлынула кровь, меч выпал из обездвиженной руки. Цепенея от ужаса, Ланселот ждал смерти.